А вдруг они вырастут и тоже так будут? И кто знает, кому тогда будет не положено жить? Может, тем же немцам. Или румынам. И кто от кого будет прятаться по подвалам? Вот будет сидеть у них тут, на ставнях, Карл Оттович, совсем уже старенький, седенький, и говорить по-старомодному:
— Дитя мое…
Об этом зябко было думать, и Света соскочила с лоскутного покрывала, присвистнула и очень похоже изобразила уркагана. Даже кепка будто оказалась у неё на голове, когда она придержала её, невидимую:
— Я возвращался очень долгой лунной ночью,
Бродяга-вечер фонари кругом качал.
И, шёбы путь мой был чуть-чуть короче,
Я эту песню звездам напевал…
И все засмеялись, и подхватили припев про червончики.
Муся была очень довольна, когда застала компанию в ясном расположении духа. Алёша сказал, что они решили: если чему-нибудь путному будут учить в той гимназии, то он будет заниматься с Мишей и Светой, всё им рассказывать. А Маня и Петрик тоже будут учиться, по Андрейкиным учебникам. Чтоб никто ни от кого не отстал.
Пришла Анна, и Муся, сунув ей сумку с Андрейкиными пожитками, чмокнула его в макушку. Она была еще не стрижена под машинку и пахла гнёздышком, как пахнут волосы только у малышей. Чтоб хотелось ещё и ещё целовать.
Она завтра забежит, и Света забежит, и они все будут часто видеться. Все храбро улыбались, держали фасон. Андрейка помахал ладошкой остающимся и пошел в новую жизнь. У тёти Ани он ещё не был, но она добрая. Алёша говорил, даже никогда по шее не даёт. Всю дорогу он держал Анну за руку. Привыкал.
Для этой школы нужно было свидетельство о крещении, и вообще документы. Но отсутствие метрики особой проблемы не вызвало. И бомбежки были, и дома горели, а ещё когда эти идиоты в первое время оккупации проверяли метрики на улицах — сколько ребятишек их потеряло, нося с собой.
Так что всё уладилось с документами, записали, как Анна сказала. Андрей Андреевич Бурлак, восемь лет. Мать полька, отец русский, оба репрессированы. Мальчик — блондин с голубыми глазами, и по прочим признакам тоже не похож на подозреваемую нацию. С него даже штаны не спускали проверять, обрезан или нет. Так поверили.
А крестить Анна его отвела в Успенский собор. Это тоже было без проблем, теперь можно было, и священники только успевали крестить детей, больших и малых. Андрейка был не против, ему даже нравилось, как в соборе поют. И дома с Анной он охотно повторял молитвы. Особенно "Богородице Дево, радуйся". Потому что надеялся: если Богородица обрадуется, то и ему радости перепадет.
