— Если вы походатайствуете, он вам не откажет. А я буду вам благодарна, — со значением произнесла она.
Ах, вот оно что! Действительно, не успел стаять снег, обнажая вывороченные столбы, кучи мусора и битого камня — у них в подъезде был наклеен приказ, предписывающий всем жильцам собраться в такое-то время для расчистки улицы, имея при себе удостоверения о трудповинности. Было ясно, что население заставят чинить мостовые и заграждать щитами развалины, пока губернатор Алексяну не будет удовлетворен внешним видом города. Тут уж сдачей шерстяных носков или рукавиц не отделаешься.
Анна развела руками:
— Вы что-то неправильно понимаете, мадам Кириченко. Какое у меня влияние? Я тоже завтра выхожу, ничего не поделаешь. Я не слышала, чтобы для кого-то делалось исключение…
Назавтра Анна, таская носилки с камнями под окрики Бубыря, с греховным удовольствием слушала оханье и кряхтенье мадам Кириченко. У неё, похоже, действительно был артрит: она ковыляла, вся выкривившись на правую сторону. Ничего, голубушка, потерпишь. Мусе хуже пришлось по твоей милости. Наслаждайся новым порядком, — усмехнулась Анна про себя. Ей даже весело стало: может, от этих охов, а может, от белёсого пара, поднимавшегося с мостовой. Хотя носилки прямо руки отрывали, особенно когда с ними выпрямляться. Но Анна выпрямлялась: подумаешь, камни таскать. Напугали… Выше голову держать, вот и всё. Весной пахнет, ах, как пахнет весной! И воробьи орут дерзко и радостно, как при всех властях во все вёсны: "выжили! выжили!"
К дому в это время подходил капитан Тириеску. Лаковые его сапоги тоже реагировали на весну: плескали веселые блики на ясном солнышке. Он увидел усмешку Анны и отвел глаза.
Всё пошло у Муси наперекос той весной. Только наладили было жизнь, какую-никакую, а всё же с "буржуйкой", с едой и даже с относительной безопасностью — и вот, пожалуйста: дети как посходили с ума, все разом. Ещё неделю назад так было хорошо: придёшь с работы, покашляешь условно — а в теплой малой комнатке вся компания конспиративно, без визгов радуется, кидается о тебя потереться. И чаю дадут горячего, и коптилку зажгут. А, пока пьешь, сияют милыми мордами: вот, мол, вся семья в сборе. На улице пускай холодно и противно, и патрули мёрзнут, как их же собаки, а нам всё равно хорошо. Им назло.
А только потеплело, началось. Закапризничали, задурили. Какие-то ссоры у них пошли, уже ей пришлось разнимать Андрейку с Петриком, нахлопав обоих по задницам, чтоб опомнились. А Миша опять завёл своё: что он не похож на еврея, и почему его не выпускают на улицу. А ночью пару раз напугал всех, орал и бился, Муся боялась, вдруг кто услышит. Как зверята, они чуяли весну и беспокоились. И сами не могли ничего с собой поделать. Надо было им орать, и беситься, и бегать. Они с ума сходили взаперти. С ними было то же самое, что с почками на каштанах, и с бездомными котами в развалках, и скандальными грачами, облепившими дочерна деревья на Преображенской. Их так же разрывали могучие, таинственные и опасные весенние силы.
