Назад отправились через катакомбы: надо было как следует запомнить путь. И, оказалось, очень легко. Треугольничков Алёша наставил от души, и проволочная моделька оказалась хорошей идеей. А развилок на этом пути было всего две: не заблудишься. С Гавом, конечно, и вообще не заблудишься, но Алёша хотел быть уверен, что пройдет, если надо, и один.
Тетя Муся с детьми в тот же день были переправлены в эту замечательную квартиру. Наверное, тут жили контрабандисты в старые времена. Отдельный вход с улицы, какая красота! А детей можно будет прятать в чуланчике, а чуть что — вниз, в катакомбы.
Это до войны подвальные квартиры считались самыми плохими. А на самом деле они самые лучшие: комнатки маленькие, потолки низкие, натопить легко. Правда, пока в этой квартире стоял собачий холод. Но тётя Муся уже вдохновенно вила гнездо: то стекло, что с выбитым углом, залепила найденными в большей комнате бумагами, слой за слоем, используя в качестве клея варёную картофелину. Конечно, если крепко подует — всё отвалится. Но Алёша (ну что за золотое дитя, с любыми железяками умеет обращаться!) принесёт гвоздики и молоток, закрепим потом. А Света, само собой разумелось, переберётся сюда: и малышам веселее, и вдвоём можно легче выкрутиться насчёт еды.
Она как на крыльях летала теперь, тетя Муся: всё ей казалось исполнимым. Маня, завёрнутая в ватное одеяло, спала в углу чуланчика, а Петрик, возбуждённый от свежего воздуха, приставал к маме:
— Ма, а можно мне в ту комнату, где окошко? Я только посмотрю — и назад… А дверь открыть можно? А когда будет темно, ты меня выпустишь на улицу?
Муся на него прикрикнула, но тут же пожалела и стала целовать. Бедный котёнок, сколько был взаперти… Ничего, мой маленький, мама теперь всё наладит. Мама сделает, чтобы деткам было хорошо…
Вот только трудно было набраться духу, чтоб выйти в первый раз на улицу с бидоном: искать, где тут берут воду. Но уже через квартал она не чувствовала никакого страха. На неё никто не смотрел, никто за ней не гнался. Это надо было почувствовать: она шла, как все люди, то есть как редкие прохожие, в голубеньких, пушистых зимних сумерках. Оскальзывалась на ледяных дорожках, куталась поплотнее в пальто. Все тоже были одеты, будто только что из подвала: замотанные во что попало, лишь бы потеплее. И она была, как все. И наслаждалась безмерной свободой: идти с бидоном по снежку.
Андрейка захлёбывался от довольства: и железная печка, которую теперь топили щепками каждый Божий день, и новые приятели Маня и Петрик, и их смешливая, ласковая мама — всё было прекрасно. А как тепло было спать всем вместе, соперничая за место под маминым боком! Она была такая тёплая, эта тетя Муся, честное слово, теплее Гава! А на ночь она всегда пела им песенку про солнце, ветер и орла, и эта песенка начиналась: "спи, дитя моё, усни", и Андрейка, безусловно, был тоже "дитя моё". Его тоже гладили по головке и целовали, а он изо всех старался быть послушным, и ему нравилось, когда тетя Муся выговаривала Мане и Петрику:
