И, когда он вконец уставал от чужих тревог,
от бесцветных слов
и бессмысленных обязательств, —
он скидывал мир, как плащ,
и входил в уютный простой мирок,
распахнув окно, где дрожали звёзды
в небесной смальте.
Когда он вконец уставал от мирской возни,
он запирал свою дверь, открывал сервант,
где стояли вина,
и вспоминал двух женщин,
которые были с ним, —
двух женщин,
каждая из которых была его половиной.
У одной были тёплые руки и преданные глаза, —
у той, что вечно случалась рядом,
если от беды он на волосок.
А другая — стройная как лоза и гибкая как гюрза, —
ускользала меж пальцев, как тонкий морской песок.
С первой целую ночь пил чай, говорил взапой,
не касаясь, — люди чем-то же отличаются от зверей.
А другую сразу кидал на лопатки и накрывал собой,
чтобы хоть на час, не навек, — но сделать её своей.
Одна была вся — его боль, его детский страх;
он бы мог убить её, если бы был смелей.
