Головная боль пульсировала с точностью хорошего маятника, но её мощь убывала. Анжела уже могла бы открыть глаза и встать, но не хотела. Боль забрала её силы, и ей хотелось только лежать и слышать неестественную убаюкивающую тишину, которая стояла в доме.
Я должна была куда-то прийти, вяло подумала она, чувствуя, как пол под ней мягко покачивается. Разве не так? Мне нужна была цель, ведь теперь, когда я убежала… мне некуда идти.
Она убежала. Убежала, чтобы прийти в никуда. Чтобы попытаться влезть в окаменевший кокон, который всеми своими жилами ненавидел её.
Девушка засыпала. Находясь на тонкой границе сна и бодрствования, она явно бессознательно протянула руку и любовно сжала в руке нож, который лежал рядом.
Мама ушла из семьи, когда ей было семь лет. И забрала с собой Рона. Анжела не понимала, почему они уходят. Она плакала, кричала, молотила по отцу кулачками, требуя вернуть их.
– Они ушли, – хмуро отвечал отец, вытаскивая из кармана очередной леденец и засовывая ей в ладонь. – Теперь мы будем жить вдвоём.
Анжела до сих пор не понимала, почему родители не договорились хотя бы изредка устраивать встречи между братом и сестрой. Это напрашивалось само собой – уж дети-то не виноваты, что взрослые не поладили между собой. Но она так никогда больше и не увидела не по годам серьёзного старшего братца. Как и маму.
Отец запил сразу. Если он первое время выказывал хоть какие-то знаки внимания своей дочери, то год спустя единственным объектом его интереса стала бутылка. Он пил днём и ночью, в праздники и в будни, в дождь и в снег. Впрочем, несмотря на плотный график общения с алкоголем, он ухитрялся зарабатывать деньги, чтобы покупать её. За всё хозяйство стала отвечать Анжела, и от заработка отца на все расходы ей выпадали лишь жалкие крохи. Удивительно, как она сумела удержаться и не умереть голодной смертью. Первые годы она надеялась, что всё скоро – пшик, хлоп! – и кончится, и отец станет таким же, как прежде. Но всё становилось только хуже. Отец начал играть в карты и выдувать огромные суммы, количество пустых бутылок в мусорке шло в гору, а когда ей исполнилось где-то двенадцать, он вдруг увидел, что она тоже женщина, и стал на ней вымещать всю свою злость и обиду на женщин (с ними-то ему никогда не везло). Кричал, ругался. Анжеле было тринадцать, и стоял холодный январь, когда отец избил её в первый раз. В тот вечер она заперлась у себя в комнате, мазала кремом синяки и звала маму. Просила, потом умоляла, и наконец проклинала, что она бросила её на этого борова.
