Ты опоздала. Он уже здесь.
– Нет, – прошептала она, закрывая ладонью страшные слова. Но сухая строчка проступала сквозь пальцы, и неизбежный жестокий смысл заполнял комнатушку, как волна весеннего паводка. – Нет, нет, нет!
Это ложь…
За дверью раздались тяжёлые, беспорядочные шаги. Шаги мертвецки пьяного человека, поднимающегося по лестнице. Томас Ороско возвращался с ночной попойки.
– Мама! – закричала Анжела, прижимаясь к стене. – Мама, где ты?! Он здесь… Мама! Рон!
Никто не отозвался, а шаги становились всё громче, и наконец на той стороне двери заскрежетал вставляемый в замочную скважину ключ. Звук показался Анжеле оглушительным. Поршни невозмутимо повторяли ритмичные, неживые движения. Ненастоящий, чересчур яркий свет подрагивал в адской жаре. Анжела судорожно посмотрела на свою правую руку в безумной надежде. Но ножа в руке не было. Его отобрал Джеймс. Анжела была совершенно беззащитна перед чудовищем, которым пришёл за ней. Пришёл, чтобы вернуть и больше никогда не отпускать.
Замок щёлкнул. Дверь начала открываться, и Анжела увидела в расширяющейся щели злорадные сполохи огня.
– Я ухожу, отец.
Сказав всё, на что была способна, Анжела вернулась в спальню. Голова гудела от перевозбуждения; ей казалось, что у неё вот-вот откажет сердце, или, на худой конец, случится инсульт. Двенадцать лет молчания кончились. Потрясение от случившегося было слишком велико. Ей одновременно хотелось смеяться и плакать. Она уходит. Уходит, и отец ничего не сможет с этим сделать. Наверное, это и есть счастье, подумала она, лихорадочно бросая в чемодан всё, что попадалось под руку.
Но когда грузная фигура отца появилась в дверях спальни, заслоняя такую близкую свободу, Анжела поняла, что ещё ничего не кончено.
– Никуда ты не уйдёшь, – заявил отец, тяжело дыша. От хмельных паров не осталось и следа. Он был совершенно трезв и смотрел на неё налитыми кровью свиными глазами, не обещавшими ничего хорошего.
Анжела замерла, судорожно схватившись за белый свитер, который как раз клала в чемодан. Ощущение эйфории выскочило из неё, оставив за собой тьму и страх. Она сглотнула слюну и пролепетала:
– Уйду.
– А я сказал, не уйдёшь.
Поперёк горла встал большой солёный комок. Спальня вдруг затуманилась; её собственное отражение на зеркале трюмо вытянулось в длину. Анжела осознала, что безудержно плачет, понурив голову перед отцом, его безграничной властью.
– Будем считать этот маленький бунт подавленным, или как?
