Машинное. Старик миновал шлюзовую камеру. Кажется, отсек не тронули, ясно, хотят двигатели снять. 15.35
Товарищ капитан! К старику бросился Эльдар, космофлотец второго года службы, оператор силовых. Что случилось?!
— Нас атаковали, ребята погибли, живое только машинное.
— Что делать будем, товарищ капитан? Старик помедлил.
— Подрываться, Эльдар, другого выхода нет. Не дадим знать нашим, завтра они зачистят следующую станцию.
— Сколько у нас времени, товарищ капитан? 15.38
— Двадцать минут у нас, — целая жизнь.
— Товарищ капитан, сориентируйте на Землю.
— Мекка по правому борту, товарищ.
Космофлотец расстелил зеленый коврик с геометрическим узором и начал молитву, обратившись лицом к Мекке. Молодец парень, ничего не боится, настоящий коммунист.
Новая наука сняла противоречие между верой и знанием, признав что у жизни есть источник – источник усложнения форм. Коммунизм смог взять реванш в России только потому, что нашел свое предельное основание в этом источнике. 15.40.
Старик сел в кресло оператора, разбил предохранительное стекло самоликвидатора, вставил ключ. Еще пятнадцать минут.
О чем подумать. Все уже передумано за долгую жизнь. Хочу ли жить? Безумно хочу. Боюсь ли смерти? Нет, не боюсь.
Когда я перестал её бояться? В двадцать третьем, когда впервые поднимал коммунистическую роту в атаку? Было страшно, они шли, как хозяева, считая, что после налета штурмовиков из развалин фабрики на окраине Зеленограда уже некому подняться. Ноги ватные, пот заливал глаза, хотелось забиться в щель и никогда оттуда не выходить, жить там, жи-и-ть. Повернул голову, чтобы поискать что-нибудь подходящее и увидел глаза Ванькиного отца – Бортова-старшего. Понял, что если сейчас отползу, вот это и будет смерть, настоящая и окончательная, последняя смерть. Поднялся и побежал на них, что-то крича, так и не вспомнил потом что. За мной поднялись все, кто остался от роты. Но тогда я её еще боялся.
В тридцать четвертом, после разгерметизации семи из восьми отсеков зависли на орбите Венеры с мертвыми двигателями и год ждали спасателей. Дышали настолько разреженной смесью, что ломило в глазах, груди и каждый день хотелось разбить стекло гермошлема о переборку и закончить это все.
Боялся, боялся черной неизвестности за гранью жизни, сумрака небытия, откуда не вернуться никогда. 15.45.
Шуршание по правому борту, потом скрежет и ровное гудение. Режут обшивку.
Смерти я перестал бояться, когда понял, что никогда не умру, ну, то есть, когда-то умру, конечно, но так, не насовсем, не по-настоящему.
