– А разве не так?
– Она глупа! – рычал Франческо, снова повернувшись к дочерям.
– Может, так оно и есть, папочка Но я не собираюсь позволять кому-либо пользоваться мной!
– Тогда смирись с уделом жены конюха! Лучшей доли Антонио не видать!
– Но ты же сам хотел, чтобы я вышла за него!
– Это было до того, как у тебя появился выбор! Умоляю, посмотри же ты дальше своего носа, Маргарита! Перед тобой целый мир, а никому из нас не удавалось даже одним глазком взглянуть на то, что делается вокруг Виа Санта-Доротеа!
– И что, я должна кидаться на первый же зов великого художника, как гончая на свист хозяина? Я знаю, чего вы с Легацией хотите! Вы никак не можете забыть роскошные одежды и свиту! Но я не готова платить такую высокую цену за твое честолюбие, папочка!
Глаза Франческо сузились, лицо потемнело от гнева.
– У кого это дочь пекаря из Трастевере научилась отворачиваться от кошелька с золотыми флоринами?
– У женщины, которую ты взял себе в жены, папочка!
– Разве она не мечтала о том, чтобы жизнь предоставила тебе такую блестящую возможность?
– Ну уж нет, не с человеком его репутации! Моя мать вышла за тебя замуж, несмотря на то что все советовали ей этого не делать! Она не слушала никого, доверяясь только своему сердцу. Разве не это ты нам всегда говорил? Ей от жизни нужны были не блестящие возможности, а любовь!
Франческо покачал головой и тяжело вздохнул. Его глаза неожиданно наполнились слезами.
– Упокой, Господи, ее душу! Это чистая правда. Ну что ж, помоги нам Бог… ты так на нее похожа.
Около полуночи, когда мастерская опустела и наполнилась прохладой, Рафаэль остановился перед портретом, на котором еще не просохла краска. Рядом на столе, покрытом тканью в цветных брызгах, стояла большая бутыль с вином, деревянный сосуд, в котором мыли кисти, и деревянные стаканы, где их держали. Художник замер, разглядывая портрет, потом взял кисть из жесткой кабаньей щетины, смешал на палитре коричневую и оранжево-розовую краски и стал наносить мазки на холст. Под его уверенной кистью возникала, как живая, плоть руки с просвечивающими сквозь кожу венами.
Огромная комната освещалась двумя большими масляными лампами. Пламя коптило и отбрасывало на стены танцующие тени. Рафаэль был охвачен знакомой дрожью возбуждения. Казалось, через него струилась, пульсируя, какая-то невиданная энергия. Господи, как же хорошо было снова почувствовать дерево под кистью, краски, вдохнуть их резкий запах, увидеть собственными глазами, как появляются из небытия, словно оживают, творения Самого Бога!
