Грушевский и Шептицкий сидели друг против друга, разделенные огромным столом.
Всю жизнь не знали они — друзья они или враги. У них было общее дело, но трудились они в различных сферах. Один — среди украинской интеллигенции. Другой — в горних высотах, меж князей церкви и меж князей мира сего, в ватиканской цитадели наместников божьих, римских пап, и в династических дворцах Габсбургов и Гогенцоллернов — монархов двух могущественнейших империй Европы. Профессор и митрополит, долгие годы возделывая общую ниву, почти не встречались друг с другом: антагонизм между православием и католицизмом вырыл пропасть и между ними. Однако единая цель связала их теснейшими узами нераздельно, и были они словно бы две стороны одной монеты — орел и решка, ненавидя при этом один другого лютой, жестокой ненавистью. Ибо, кроме непримиримого расхождения взглядов в вопросах религии, каждый из них, в силу своего характера, не мог терпеть рядом с собою во главе дела кого–либо другого, хотя бы это был даже ближайший единомышленник. И каждый ревниво оттирал другого и тяжко ему завидовал — его дарованиям, его авторитету, его связям, его славе и даже пятнам на этой славе, завидовал и ревновал денно и нощно. Но обойтись один без другого они не могли: они были словно две обочины одной дороги.
— Мое почтение, пан профессор, — первым заговорил Шептицкий, снова на иной манер, тоном светской беседы, приветствуя хозяина. — Цулецт![8] Наконец–то нам привелось встретиться! Но, Езус–Мария, при каких обстоятельствах!
Восклицание «Езус–Мария» заставило обеих телохранительниц сомкнуть ладони и набожно склонить подбородки к кончикам пальцев: хотя святые имена сошли с уст святого отца, но помянуты они были всуе, и потому следовало вознести богу молитву о прощении — да не зачтется это святому отцу во грех.
— Пуртан[9], — со светской непринужденностью переходя затем на украинский, продолжал Шептицкий, — обстоятельства, при которых мы сносились с вами последний раз, также были не из приятных для пана профессора…
Княгиня Гагарина, навострившая уши с первого же слова митрополита, встревожено сверкнула глазками. Но тревога в ее взгляде сменилась удивлением, а удивление — нескрываемым возмущением. Княгиня была шокирована: что она слышит? Святой Отец, этот аристократ духа, разговаривает на мужицком, хлопском, малороссийском языке! В петербургских салонах святой отец граф Шептицкий вел разговоры с русскими сановниками по–французски, демонстрируя прононс парижского гамена, или же по–немецки, владея этим языком не хуже самого Гёте. И вдруг — хамский, хохлацкий волапюк!..
