— Флегонт! — позвал Харитон через забор и, не дождавшись ответа, взял на трехрядке аккорд до–мажор — Выходи! Это мы — шахтеры: я и Данько.
На пороге появился юноша. Хотя он и не был высоким, ему все же пришлись наклониться, выходя в низенькую дверь. При этом буйный черный чуб свесился ему на глаза. Когда юноша выпрямился и отбросил волосы назад, лицо его засияло улыбкой:
— Здорво, ребята! Куда собрались?.. Уж не случилось ли что? — добавил он, разглядев необычные лица друзей.
— Случилось… — начал Харитон. — Лучше и не говорить…
— А что? — взволновался Флегонт Босняцкий.
— К пани Капитолине за самогонкой чешем! — выпалил Харитон. — Данила женится!
Флегонт захохотал:
— Ты всегда что–нибудь выдумаешь! — Но тут он увидел лицо Данилы. — Постой! Данько, правда? На Тосе? Женишься?
Данила только отвернулся.
— Тю! — засуетился Флегонт, тоже вдруг застеснявшись. — Я сейчас! Подождите минутку!
И через минуту Флегонт снова выбежал в серой гимназической тужурке и форменной синей фуражке с серебряным гербом 5–й печерской гимназии
— Хлопцы! — озабоченно говорил он, наспех подпоясываясь форменным лакированным поясом с медной бляхой. — А как же спевка? Сегодня же воскресенье: в пять репетиция… Марина Гервасиевна рассердится, если мы не придем.
Флегонт и Данила, а с ними, во время побывки, по старой памяти, и Харитон пели в хоре печерской «Просвиты»[3], Данила — басом, Флегонт — баритоном, а Харитон — в партии вторых теноров. Рабочий хор печерской «Просвиты» славился на весь Киев, выступал в «Домах трезвости» и даже давал концерты в Троицком народном доме. Сейчас хор готовил лысенковскую кантату «Слава Украине». Руководила хоровой секцией «Просвиты» курсистка Марина Драгомирецкая, дочь печерского доктора. Распространять народное искусство и открывать миру его перлы, а также поднимать к наивысшим вершинам наинижайшие народные низы, выявляя самобытные народные таланты, — вот что вдохновляло курсистку Драгомирецкую в ее благородном гражданском порыве, хотя она и была медичкой. Отсутствие трёх голосов на спевке она, несомненно, восприняла бы как тяжелое личное оскорбление.
— Вот так да! Верно, пение сегодня… — растерялся Данила.
У него даже мелькнула мысль — не отложить ли свадьбу до другого раза, чтобы только не краснеть перед барышней Драгомирецкой, с таким энтузиазмом и самоотверженностью отдающейся общественной деятельности.
— Ну, — фыркнул Харитон, — не каждое воскресенье люди женятся, должна понять — может, и сама когда–нибудь замуж выйдет!
