Алешка едва успел отскочить от двери. Тихон Иванович шумно прошел к начальнику милиции.
Вскоре и его вызвали к начальнику. Алешка плохо помнит этот разговор. Он отвечал на какие-то вопросы, плакал, бессвязно просил. Очутившись снова в коридоре, Алешка прижался щекой к холодному косяку, забылся в тяжелом детском горе. Томительно текли минуты. Он даже не слышал, как подошел к нему Левша и тихо тронул за плечо:
— Ну, Грибков, иди домой.
Алешка непонимающе поднял опухшие от слез глаза, а когда понял, даже задохнулся от радости:
— Тихон Иванович! Значит, поверили, да? Не посадят, да?
— Поверили. Только ты уж меня не подводи. Я тебя вроде как на поруки взял. Вечером сам зайду, с матерью поговорю.
— Ой, Тихон Иванович! Честное слово, не подведу! Вот увидите!
Левша придержал его за рукав.
— Да, вот что. Со школой, видать, у тебя ничего не получается. Завтра в девять утра вместе пойдем к директору. А Тоню Шарову не обижай. Это она меня позвала, когда тебя «низовские» били. И сейчас помогла разобраться… Ну, иди.
…И когда ветеран милиции, капитан Бердышев, давясь слезами, махнул рукой и молча сошел с трибуны, произошло неожиданное.
Нарушая гнетущую тишину, с места поднялся новый участковый уполномоченный, сержант Алексей Грибков, и, побледнев, сказал звонко:
— Разрешите, скажу я!
