— Ну и глаза у тебя, что же тебе привиделось, откровение Иоанна?
— Да! — это все, что мне удалось сказать. Только что увиденная история распадалась в моем мозгу на части подобно детской мозаике. Я тщетно пытался собрать ее воедино, и было не до разговоров. "Хорошо хоть осталось ощущение!" — подумалось мне.
Так всегда после насыщенного событиями сна остается странное чувство, которое хочется продлить, пестуя и повторяя растворяющиеся в памяти обрывки сновидений. Ощущение это сидит где-то в районе солнечного сплетения, но очень уж оно неуловимо, видимо, благодаря тому, что события, с которыми оно связано, происходили во сне, они слишком призрачны и нематериальны. Если вам когда-нибудь приходилось видеть любимого человека во сне, вы меня поймете.
— Слушайте, братцы, а всегда такие грезы, если сделаешь нормально?
— Нет, пока не заторчишь, у меня такого уже лет пять не было, — оживился Карлито, с остервенением скобля небритую щеку, — хотелось бы мне реанимировать такое состояние.
— Тебя самого скоро придется реанимировать, если не перекумаришься! — Краснощеков продолжал чморить горе ди-джея, играя роль стрелочника между отпетым наркотом и новообращенным.
— Нет, Леха, я все — ложусь в больницу, потом уезжаю в Израиловку к евреям, — навязчивая идея покинуть "северную пальмиру" никак не выходила из головы Карлито.
— Ну чем бы дитя не тешилось — лишь бы не вешалось, — иронично бросил Краснощеков, махнув рукой.
— Ладно, парни, я погнал, дайте мне феназепама, а я отсыплю вам на вечер, — его руки начали описывать круговые движения, имитируя поворот кругового колеса, а губы, сложившись трубочкой, издавали характерный звук, которым пользуются дети, желая показать своим сердобольным мамашам, как ездит автомобиль.
Совершив обоюдовыгодный бартер, мы покинули замкнутое пространство автомобиля и подставили свои физиономии под лучи скудного ноябрьского солнца. Я взглянул на часы, было 12:05. За нашими спинами раздался кудахтающий голос фордовского дизельного двигателя.
Паша Вафелька и его напарник на сегодня — доктор Ларчиков что-то обсуждали, бурно жестикулируя, вернее, размахивал руками только Пашечка, а Ларчиков лишь изредка рассеянно покачивал головой.
— Что у вас стряслось, бродяги, лаве не раздербанить? — с интонациями полного отморозка, Краснощеков обратился к спорщикам.
— Блин, да было бы что дербанить, Лешенька, — сложная гамма чувств исказила лицо Ларчикова, — мимо пятьдесят косарей грина только что пролетели со свистом! — добавил Вафелька, разводя пухлые ручки.
