— Вы не против, если мы остановимся минут на пять? — вежливо спросил он пассажира. — А то, я вижу, товарищи чего-то очень срочно хотят…
На самом деле он примерно представлял, что было нужно товарищам, и загодя прислушался к знакомой тяжести в правом кармане куртки: «Ну как ты там, дружок? Похоже, скоро твой выход…»
— Да что вы, пожалуйста, — рассмеялся пассажир. — Я не очень спешу.
Суслик и есть, решил про себя Брагин. Притом во хмелю. Сейчас устроится поудобнее, пригреется да небось ещё и заснёт…
Из высокого джипа между тем выпрыгнули трое — наглый крепыш-водила и двое пассажиров, один с ножом, другой с бейсбольной битой. Судя по всему, расклад намечался такой: водила будет разговаривать разговоры, второй резать покрышки, ну а третий, в зависимости от обстоятельств, крушить то ли Брагина, толи «Синеглазку». В таком ключе и началось.
— Ты что же это, сучий потрох, на нашей земле бомбишь, а в общак не засылаешь? — сделал пальцы веером рулевой, и рожа у него стала как у питбуля,[37] выпущенного на ринг. — Ответишь двадцатью косарями, а нет — ключи от лайбы отдашь. Да ещё на четыре кости поставим…
В сиплом голосе звучала полная уверенность в своём праве. Да, это его земля, да, это он здесь хозяин. Потому как закон — не в бумажной теории, а на практике — у нас один: кто смел, тот и съел.
— Ребята, я же что, не надо, ребята… — Брагин столько раз видел страх, что изобразить его не составило большого труда. — Вот, всё возьмите, всё, что…
С этими словами он сунул руку в карман и извлёк ту самую тяжесть — внушительный, размером с голубиное яйцо, шарик от какого-то гигантского подшипника. Миг — и кроссовка Брагина в поддевающем ударе впечаталась рулевому в пах, а рука в лучших традициях заокеанского бейсбола послала шарик тому, что с битой. Вот только бейсболистом тот не был и на подачу не среагировал, а зря. Тяжёленький шарик угодил точно в лоб. Вначале об асфальт звонко цокнула упавшая бита, потом глухо стукнули колени, и наконец с похоронным шмяком сплющился фейс. Сразу чувствовалось — надолго. А вот рулевой падать не торопился, лишь скрючился в три погибели и, зажимая ушибленное место ладонями, вполголоса тянул одну непрерывную ноту:
— Ты! Это! Сука!.. А ну стоять! А ну бояться!..
Интонация и внешний вид деятеля с ножом выдавали близость истерики, и Брагин испугался уже по-настоящему. Как бы олух не дёрнулся, не проколол колесо!.. Менять его непосредственно на поле сражения ох не хотелось… Требовалось немедленно разрядить обстановку, что Брагин весьма коварно и сделал.
