Бартоломью опустился на скамеечку. Он не подозревал, как сильно вывихнул колено, и теперь понял, что придется поберечь его несколько дней. И тут же вскочил, вспомнив, что ему надо заняться головой Элфрита. Тот решительно усадил его обратно.
– Скажи мне, что тебе понадобится, Мэттью, и я все принесу. Уверен, ты с тем же успехом сможешь перевязать меня сидя, как и стоя.
Пока монах ходил за водой, тряпицами и целебной мазью, Бартоломью размышлял об Августе, Поле и Монфише. Он очень тепло относился к Полу, и потрясение от его гибели лишь сейчас дало о себе знать. Он судорожно вздохнул и сморгнул слезы.
Элфрит поставил рядом с ним вторую скамеечку и сочувственно положил руку ему на плечо. Бартоломью слабо улыбнулся и занялся раной на голове монаха. Она оказалась довольно глубокой; неудивительно, что францисканец потерял сознание. Он вполне мог пролежать без чувств несколько часов. Элфрит, как и Бартоломью, выказывал признаки запоздалого шока: руки у него тряслись, накатила усталость.
Бартоломью осмотрел рваные края раны, аккуратно ощупал ее, проверяя, не осталось ли внутри чего-то, способного загноиться. С удовлетворением отметив, что все чисто, он тщательно промыл рану и наложил вокруг выбритой макушки аккуратную повязку. Элфрит поднялся, чтобы уходить. Он высунулся из окна, поглядел в обе стороны и закрыл ставни и дверь.
– Я еще не до конца отошел от удара, чтобы думать, – сказал он вполголоса, – но меня ужасает злодейство, которое свершилось в этой обители учености. Наш мастер заблуждается в своих объяснениях, и я, как и ты, знаю, что прошлой ночью Август был мертв. Я полагаю, что здесь творится что-то недоброе. Подозреваю, ты считаешь так же. Сейчас я не скажу больше ни слова, но мы с тобой встретимся и поговорим позже, когда оба придем в себя.
Его спокойные серые глаза, не дрогнув, встретили взгляд Бартоломью. Кровь у Мэттью застыла в жилах, и внезапно он почувствовал неимоверную усталость. Он, врач, давший обет исцелять, оказался втянутым в какую-то гнусную интригу, где чужая жизнь, похоже, не считалась чем-то особенно важным. Элфрит, видимо, понял чувства Бартоломью: он улыбнулся одной из редких своих улыбок, и глаза его потеплели.
– Отдыхай, Мэттью. Мы справимся с этим вдвоем, я и ты.
Не успел Бартоломью ответить, как монах уже ушел. Бартоломью приложил к колену холодную примочку и поковылял к кровати. За закрытыми ставнями в комнате было сумрачно, но ему не хотелось подниматься, чтобы снова раскрыть их. Он подумал об усыпленных коммонерах. Их надо проведать. И посмотреть кузнецову ногу. И Агата, должно быть, голову ломает, что делать с женщиной, которую он привел к ней вчера ночью. А еще он обещал сестре навестить ее. С этими мыслями, крутящимися у него в голове, Бартоломью впал в беспокойную дрему.
