К чести Кевина, в открытую он никак не высказал убежденности, что явилась к нему ненормальная. Но это и так было очевидно. Он объяснил, что пока преступления не совершено, полиция предпринять ничего не может. Подобных жалоб, заверил он (к ее смущению), они не получали. А что касается членовредительства, нанесенного собакой самой себе, на это он только пожал плечами и, встав, протянул ей руку для прощального пожатия. На улице, снова в нормальном мире, Сьюзен почувствовала и облегчение, и безнадежность.
День она провела в офисе, перебраниваясь с Тарой («Господи, Сьюзен, слишком уж ты поддаешься. Юрий говорит…») и поправляя красками оттиск своей иллюстрации. Но на сей раз облегчения в работе она не нашла: видение Ласкунчика Уильяма, забившегося в темный угол спальни, напуганного и пугающего, не исчезло. С Лу они переговорили только наскоро ночью: она разбудила его, и он перевязал Ласкунчика Уильяма. Оба договорились, что следующим вечером, отправив Андреа к бабушке, обсудят все. Разговора этого Сьюзен ждала чуть ли не с таким же отчаянием, с каким отвечала на звонки (если отвечала). Безрадостный день клонился к неизбежному вечеру.
Когда Сьюзен приехала домой, Андреа сидела перед телевизором, с двух боков зажатая враждующими женщинами: одна, узурпированная, м-сс Даймонд, а другая — узурпатор — мать Сьюзен.
— Она, что, каждый день разрешает Андреа смотреть телевизор? — пожаловалась мать Сьюзен, не успела м-сс Даймонд сердито вылететь из квартиры.
— Ну, а что девочке еще делать, мама? Она устает после школы… — Слишком поздно Сьюзен спохватилась — ведь лучший способ угомонить мать — согласиться с ней.
— Лично я тебе никогда не позволяла. Есть занятия поинтереснее.
— Да, конечно, ты права.
— Ум ребенка необходимо стимулировать. Вот с тобой я сидела и рисовала. Зато теперь ты художница!
— Да, ты права.
— Это было наше с тобой время — после твоего возвращения из школы, до того, как приходил папа…
— Конечно, помню.
— А когда папа приходил, то смотрел твои картинки, хвалил… — Глаза старой женщины уставились в прошлое, и Сьюзен, заметив это, обняла мать и солгала:
— Верно, мама, хорошее было время.
— Да-а… А миссис Франклин помнишь?
— Нет.
— Ну как же? Конечно же, помнишь…
— Если ты так уверена, зачем спрашивать?
— Внизу еще жила, в 3 «Б». Дарила тебе старые пластинки…
— Ах да, помню…
— Всегда просила твои картины. Вешала их у себя на кухне. Вспомнила теперь?
— Я же сказала — да. — И Сьюзен ушла на кухню, надеясь, что мать поймет намек и наконец уйдет.
