* * *
15 сентября. Уильям Брокмен Бэнкхед умер вчера от остановки сердца. Этого бедного сердца, которое так страдало от потери супруги, скончавшейся в родах матери Талуллы. Я часто спрашиваю себя, что может означать такое появление на свет, одновременно убивающее кого-то?
Бедная Тал, едва она вернулась на Манхэттен, ей пришлось ехать в Вашингтон, чтобы судиться по поводу имущества отца, а потом везти это имущество сюда. Отец был для нее всем, пусть даже и не препятствовал распространению ее репутации бесстыдной шлюхи.
Идол мертв. «Ваш супруг, мэм, да… Мы предпочли сказать вам об этом прежде, чем вы узнали бы эту новость по радио или из газет. Персонал лечебницы приносит вам самые искренние соболезнования».
Мне не больно. Я очень хочу, чтобы мне стало больно.
А они… их белые категоричные голоса, идущие из белых саванов: «У нее апатия, как вы можете видеть. Замкнулась, больше не отвечает. Кататония сопровождается страхом, возникшим, когда милосердный издатель отказался печатать ее рукописи: длительный уход в состояние абулии и психастении».
В моей груди нет места рыданиям: я так хочу заплакать и проклинаю судьбу, распорядившуюся, чтобы я пережила Скотта. Жить в его тени, остаться в одиночестве и погрузиться во мрак?.. Ужасно! Отвратительно! Великий конец! Мой прекрасный супруг не умер: он мстит и наслаждается триумфом. Он всегда торжествует.
Говорят, мое безумие разделило нас. Я знаю, что все было с точностью до наоборот: наше безумие нас соединило. Это слава разделила нас.
Мне не передадут его дела. Я не стану женой Мавсола.
* * *
Иначе говоря… никто не понимает, как мы смогли любить друг друга после его отъезда, как нам удалось пережить эти годы. Скотт уехал, и я забыла про него, а потом уже он забыл меня.
Скотт — человек, искупивший все неудачи отца — он, такой знаменитый: и одновременно сын, отказавшийся от своего отца — такого неудачника!
За все это он дорого заплатил. О муж мой, скажи, что это обман, еще одна моя галлюцинация. Скажи, что ты не умер, но скоро вернешься в новом сверкающем автомобиле, взлетишь вверх по улочке этого тихого городка и что прямо перед входом в дом ты так сильно погудишь — чтобы я услышала, — что этот гудок услышат все; ладно, ты погудишь не так сильно, помягче, чтобы не раздражать мою матушку. Тогда я выйду из бунгало и увижу блестящий спортивный «шутц биркет», зааплодирую, и ты увезешь меня. Минни мы тоже заберем, вместе с занавесками, из-за которых она подглядывает, но не потому, что нам с ней будет весело, отнюдь.
