Отец нашей дочери возражает на это:
— У моей девочки и так прекрасные зубы и ангельская улыбка. Мы больше не нуждаемся в ваших услугах. В любом случае, мы возвращаемся во Францию. Зайдите ко мне в кабинет, я рассчитаю вас.
Скотт ненавидел Италию. А я, видимо, была плохой матерью: не могла мучить ребенка ради его же пользы. Вернувшись с почты, откуда он телеграфировал своему издателю в Нью-Йорк. Скотт объявляет мне, что мы на полгода остановимся на вилле в Антибе — она чудесная, уверяет он меня, и некто, кого я пока не знаю, рекомендовал нам это место.
— Чудесная… да? — Я тупо смотрю на мужа. Я боюсь, очень боюсь вернуться на место совершенного преступления. Что, если летчик все еще там? Что, если я случайно встречусь с ним? Антиб находится рядом с Фрежюсом.
— Огромная вилла, — настаивает Скотт, — пятеро слуг, которые делают абсолютно все. Оно того стоит.
Но когда он называет мне цену, я вздрагиваю:
— Это разорит нас, Гуфо! Ты разоришь нас…
Я не знаю, хочет ли Скотт доказать что-то мне или же развеять собственную тоску. Каковы его намерения — садистские, мазохистские? Он игрист с огнем.
В соседнем доме живет знаменитая танцовщица. Она никогда не загорает и выходит только по вечерам. Я наблюдаю за ее появлением на террасе, мы приветствуем друг друга взмахами рук; но, если и произношу хотя бы еще пару слов, кроме «добрый вечер», танцовщица закусывает нижнюю губу и возвращается в свой мир тишины и музыки. Она сногсшибательно красива. Самодостаточна. Я бы хотела иметь столько силы для танца. Это даже больше, чем просто энергия, это некое опьянение — чудесное, самый действенный из всех наркотиков, соединяющий воздух и плоть. Танцевать и больше не думать о полетах.
* * *
В Антибе я подумала, что между нами возникла видимость перемирия. Скотт вернулся в Париж, где должен был выйти «Великий Гэтсби», и новости приходили радостные: роман произвел фурор, пресса и публика взахлеб говорили о нем, и буквально за нескольких дней он стал бестселлером. Я гордилась Скоттом и нами: это была очень хорошая книга, и я опять была ее роковой и обожаемой героиней.
На абсолютно белой, огромной вилле солнечные лучи, порой отражаясь от стен, невыносимо резали глаза. Я начала носить темные очки. Я плавала до изнеможения, ходила к нашим соседям Мерфи, чтобы каждый вечер кататься у них на лошади. Иногда они оставляли меня на ужин, но делали это с единственной целью: напомнить мне о моем тревожном состоянии, невыносимом одиночестве (под предлогом консультации у знаменитого парижского специалиста — «надо проверить ей ушки» — Скотт увез Патти с собой), о необходимости воздержания («Ну же, Зельда, не стоит запивать томаты шампанским!»), и в конце концов тоска с удесятеренной силой обрушилась на меня. Я не раз противилась своему желанию отправиться на аэродром. Иной раз, не в силах заснуть, я гуляла ночами по горной дороге на Сен-Рафаэль, надеясь там встретить Жоза. Никогда мое тело не страдало так, как теперь, ощущая отсутствие рядом его большого, сильного тела. Быть оторванной от любимого оказалось так же болезненно, как быть брошенной на лед. Сначала мне становилось страшно, потом я чувствовала холод, а потом мозг отключался и все тело начинало пылать, но это пламя было намного хуже обыкновенного огня.
