Увидев Христофорова, она улыбнулась. Наталья Григорьевна подняла на него свои светлые, несколько выцветшие глаза. Он подошел к ним.
_ А я думала, — сказала она, протягивая руку, — что вы не соберетесь. Значит, и вы пустились в свет. С вашим-то затворничеством туда же…
Она засмеялась.
— Вы знаете, — обратилась она к соседке, — Алексей Петрович одно время проповедовал полное удаление от мира. как бы сказать, полумонашеское состояние.
Соседка взглянула на него и холодновато ответила:
— Вот как!
Их познакомили. Она называлась Анна Дмитриевна. Христофоров сел на край кресла и сказал:
— Одно время действительно я жил очень замкнуто. Но теперь — нет. Вы знаете, Наталья Григорьевна, эту весну я, напротив, даже много выезжал.
Анна Дмитриевна вдруг засмеялась.
— Отчего вы так странно говорите? Точно… — Она продолжала смеяться. — Простите, но мне показалось… как- то по-детски…
Христофоров слегка покраснел.
— Я не знаю, — сказал он и обвел всех глазами. — Я, может быть… не совсем так выражаюсь.
— Не понимаю, как это надо особенно выражаться… — Машура тоже вспыхнула. Глаза ее блеснули.
Анна Дмитриевна слегка откинулась на кресле.
— Виновата. Кажется, я просто сболтнула.
— Алексей Петрович говорит, — сказала Машура, сильно покраснев, так, как НУЖНО, то есть какой он есть. Его учить незачем.
Наталья Григорьевна засмеялась.
— Вот и неожиданно разговор принял воинственный характер. Она была в черном платье, с большим бантом у подбородка. В ее седых, хорошо уложенных волосах, в очках, в дорогом кольце, духах — ощущалось прочное, то, что называется distingul' Изящное, изысканное, благородное (франц.).
Глядя на нее, можно было почувствовать, что она прожила жизнь длинную и честную, где не было ни ошибок, ни падений, но работа, долг, культура. Она много переводила с английского. Писала о литературе. Дружила с Анатолем Франсом.
Разговор пресекся. Вечер же начался. Певица пела. Беллетрист с профилем шахматного коня, во фраке, скучно бормотал свою меланхолическую вещь. Приехал актер, знаменитый голосом, фигурой и фраком. Он ловко заложил руки в карманы, слегка дрыгнул ногой, чтоб поправить складку на Делосовых брюках, и, опершись на камин, сразу почувствовал, что все в порядке, все его знают и любят.
Христофоров наклонился к Машуре и спросил:
— Я не вижу Антона. Его нет здесь? Машура несколько закусила губу.
— И не будет.
Актер вышел, читал Блока. В дверь виднелась его сухая, крепкая спина, светлая шевелюра, а дальше, в зрительном зале, все полно было сиянием люстр, белели туалеты дам, отсвечивало золото канделябр и кресел. Когда начали аплодировать, Машура сказала:
