— Ужасно, ужасно,— вздрагивая, говорила Бабушка, она думала о враче.
Она думала, разумеется, и о своих дорогих, о Кольке и Леночке,— какими войдут они в жизнь, как поведут себя в минуту рокового выбора (а жизнь то и дело ставит нас перед выбором), какие стороны натуры, добрые или злые, в них тогда проявятся? И как сделать так, чтобы добрые начала срабатывали в них автоматически, как у того профессора, который закричал из-под вагона, что вожатый не виноват.
А дети слушали все это, навострив уши.
В семье воспитывали детей И нервную систему их берегли, в частности, охраняли ее от телевизора, который одним уже шумом своим и мельканием вреден для глаз, для ушей, для бедной детской головы. Нет, в этой семье не допускали часовых сидений у этого ящика, он включался лишь в определенное время и на определенные программы. Родители не только боялись переутомления и ненужной траты энергии, их тревожило и то, дети видят на экране.
В самом деле, входишь в квартиру и первое, что слышишь — тяжкий предсмертный хрип. Знаешь, что это телевизор — теперь в доме пулеметные очереди слышатся куда чаще, чем стук швейной машинки,— и все же неприятно.
— Что там?— спрашиваешь хозяйского сынишку, мальчика лет семи.
— Часового сняли.
— Как — сняли?
— Ножом зарезали,— и он беспечно бежит на кухню перехватить чего-нибудь съестного, а потом опять к телевизору — и надежде и тут перехватить, но уже какую-нибудь духовную ценность. В одном фильме, явно рассчитанном на очень юного зрителя, есть такой эпизод: положительные герои врываются в дом, где засели враги, открывают дверь — из-за нее вываливается стоячий труп. «Отвоевался»,— с удовлетворением и насмешкой говорит один из героев. Ребята всегда играли в войну, испокон веков в приключенческих книгах герой пробивался сквозь ряды недругов, которые, как снопы, валились направо и налево — они были условны и бестелесны, эти враги, .в воображении ребенка не было ни крови, ни предсмертных судорог. Нынче экран стал конкретен, телесен, мы близко видим лицо умирающего, в движении, в цвете, течет живая кровь (ее сейчас хорошо имитируют и отнюдь не жалеют). В одном тоже рассчитанном на юную душу фильме враг, порубленный героем, падает с седла, и объектив, приближаясь, дает нам возможность рассмотреть рассеченную саблей спину (ведь это уже морг, а не искусство).
Жестокость на экране страшна не только дурным примером (хотя и это очень серьезно — спросите у практических работников милиции и прокуратуры, они расскажут, какие обратные инсценировки — с экрана на жизнь — время от времени происходят). Жестокость деформирует сознание.
