И Достоевский в «Дневнике писателя» свидетельствовал, что женщина по своему нравственному уровню, а соответственно и той роли, какую играет в жизни общества, стоит выше мужчины. «Уж не в самом ли деле нам отсюда ждать помощи».
Женщину уважали именно как женщину, обращались к женственному в ней, как к надежде, от нее ждали помощи, как видите, даже в общественных бедах.
Наше время работает против женственности. Женщина в стремлении стать наравне с мужчиной (или вынужденная стать, потому что, кроме женских, несет еще и мужские общественные обязанности) бессознательно, а порой и сознательно теряет женственность. И это имеет огромное значение для жизни семьи (да и общественное значение тоже). Кстати, поскольку у женской и мужской натур свои особенности, смею (и боюсь) сказать, что подобно тому, как хорошая женщина (если верить классикам) лучше хорошего мужчины, то плохая заведомо и наверняка хуже самого плохого.
Когда она приходит домой, все живое разбегается. В сущности, это странно, потому что она подательница благ: приносит в дом деньги, много разных полезных вещей, еду (которую сама же недурно готовит), и все же едва заскребет в дверном замке, ее ключ, жизнь в доме замирает на мгновение (как заяц, который прислушивается, прежде чем скрыться в кустах), а потом все — кто на кухню, кто из дому в кино, кто куда, а если и не бегут, то тоже со страху. Никто из них ничего дурного не сделал, но так уж положено, что ее ярое око ищет виноватого. А то она явится домой благодушная, подсядет на кухне к столу, вместе со всеми дымит сигаретой, отпускает шутки, острые, подчас соленые, вызывающие бурное веселье, не всегда, впрочем, искреннее и зачастую обреченное, потому что она движением брови (как бы семья ни веселилась, за ее бровью все внимательно следят) может его прекратить.
Уж она-то отлично знает, что при звуке ее ключа в дверном замке (а иные, особо чуткие члены семьи и немного раньше) все замирают в тревоге и напряжении,— ее это устраивает.
Она, признанный семейный лидер, долго боролась за лидерство и теперь уже никому его не отдаст, потому что считает его принадлежащим ей по праву матери и жены.
Настоять на своем по любому поводу и любой ценой — закон ее жизни. Любит она запрещать, любит отказывать в просьбах,— ей, по-видимому, кажется, что, разрешая, она что-то из своей власти теряет. У нее свои методы и собственная система репрессий. Она мастер ядовитого намека, отлично отработала молниеносный удар насмешки (острое оружие — насмешка, особенно когда попадает в юных). Замечательно умеет она не разговаривать. У других это так не получается, другой молчит себе и молчит, никого особенно это не занимает — молчание Тамары Павловны наваливается на семью, как свинцовая крыша средневековой тюрьмы. Она и готовит — молчит, и стирает — молчит. Я подозреваю, что она заранее намечает себе срок молчания и строго его выдерживает, даже если гнев ее давно прошел.
