На сборном пункте я настаивал, чтобы меня направили в танковые войска. Я видел в танках олицетворение военной мощи. Возможно, на меня подсознательно повлияло и то, что мой дядя был танкистом и погиб в боях с нацистами.
Сама армейская служба протекала обычно. Я быстро привык к ней. Особых проблем с языком у меня не было, хотя я не всегда понимал до конца технические термины. Поскольку я был новым репатриантом и находился в стране только полтора года, во время курса молодого бойца меня направили на уроки иврита. Оказалось, что в нашем батальоне есть и другие новые репатрианты. Я был единственным выходцем из СССР, остальные приехали из Западной Европы и из Северной Африки, но все они уже несколько лет жили в стране. На первом занятии нам устроили тест. Преподавательница в чине сержанта отозвала меня в сторону и с раздражением сказала мне, что отправит меня под суд за попытку уклониться от занятий по военной подготовке под предлогом изучения языка. По ее мнению, я притворяюсь и мне нечего делать на курсах с таким знанием иврита. Эти обвинения стали для меня полной неожиданностью, ведь я не просил отправлять меня на языковые курсы. Меня неприятно удивила эта подозрительность, как будто я хотел уклониться от службы.
Во время курса молодого бойца я поссорился с кухонным старшиной. Я был назначен дневальным, и мне сообщили, что одно из отделений задерживается на занятиях и вернется позже, поэтому нужно оставить для них еду. Я передал эту просьбу на кухню, и мне сказали, что все будет в порядке. Через час отделение прибыло, и я повел их обедать. Когда мы пришли на кухню, выяснилось, что еды нет. В ответ на мой вопрос мне было сказано, что старшина отдал приказ не оставлять еду для отделения. Я был вне себя. Мои служившие в Советской армии рассказывали мне, что там солдаты нередко оставались без еды, но вообразить подобное в еврейской армии?! Я направился к старшине, козырнул и спросил, почему солдаты остались без еды, несмотря на то что их задержка была согласована заранее. Старшина ответил, что опоздавшие остаются без обеда, так что я должен отвести солдат назад в палаточный лагерь. Я сказал, что это неприемлемо: солдаты вернулись с учений, они голодны, и их нужно накормить. Старшина оторопело посмотрел на меня, гаркнул, чтобы я исчез с его глаз, если я не хочу попасть под арест, и выругался. Тут я грубо нарушил дисциплину: тихим, но и угрожающим тоном я сказал ему, что меня не интересует его чушь и он накормит солдат, несмотря ни на что. Ну и две минуты обкладывал его многоэтажным матом, выученным на московских улицах. Старшина догадался, что это ругательства.
