Больные ждут во дворе, а мама меня в карцере гноит. Но Вальке досталось еще хуже: ее батька был ментом. Он ее офицерским ремнем высек, сука позорная, только слабых может обижать. Я хотел тогда Филину письмо накатать, но Валька отговорила – пусть живет. Мол, какой-никакой, а отец все же.
А через год все закончилось. Трое прокаженных убежали из сибирского лепрозория и ко мне лечиться пришли. Городские власти очень перепугались. Всех больных разогнали. Санэпидемстанция весь двор хлоркой залила, боялись распространения заразы.
Наряд милиции полгода дежурил у дома, пока все не стихло. Они пустили слух, что мы с мамой уехали на целину. Тогда паломничество началось: все больные, да дураки поперлись туда сажать кукурузу.
Но мне тогда стало посвободней, начал хорошо учиться, второй класс без троек закончил и мало-помалу стал отвыкать от блатного жаргона.
***
Вчера исполнилось ровно 30 лет, как я дал подписку о неразглашении. Теперь могу все рассказать подробно.
Пока Хрущев был в силе, меня ни разу в Москву не вызывали, у них был какой-то свой кремлевский экстрасенс. Обходились без меня. Да и не любили Хрущева в Политбюро. Он был у них поводом для насмешек. За глаза его называли не иначе как «сраный кукурузник». Зато Брежнева любили все. Он был свой в доску, первый официально разрешил воровать. «Тащите, – говорил он, – все что можете. Жизнь короткая». К нему за это и в народе хорошо относились. Он всем медали давал и ордена.
Но к несчастью, он очень обжирался, черную икру страшно любил. За один присест съедал полбочонка, здесь никакие сосуды не выдержат.
Я тогда приехал в Гомель на каникулы из Ленинграда. Сижу во дворе, вижу въезжает черная «Волга», сразу понял–за мной. Видно, думаю, в Кремле что-то случилось.
Как в воду смотрел.
Отвезли меня на военный аэродром, а оттуда на сверхзвуковом истребителе в Москву. Все дело два часа заняло. Доставили меня в Кремль. Везде врачи, члены Политбюро, все шушукаются, нервничают.
Андропов подошел ко мне и говорит: «Так мол и так, несчастье, выручай, Борис. Умер Леонид Ильич, объелся икры с коньяком, упал со стула и язык откусил при падении. Оживи, пожалуйста, если можешь».
Захожу в кабинет.
Он лежит на кушетке весь синий, а рядом кремлевский экстрасенс Анатолий Кашпировский, потный, глаза вылупил, кряхтит, руками машет.
Андропов ему говорит: «Отойди Толя, а то обделаешься, тебе только геморрой лечить партработникам. Дай дорогу новому поколению».
