Звучит глупо.
– Надеюсь, катер в порядке. Ночью было ветрен, – сказал я.
– Наш участок реки защищен, кроме южного направления. А ветер был западный.
В первое лето мы хорошо попользовались лодкой, но с тех пор почти не выходили в море. Ильзе это занятие не очень нравилось, может быть, потому что в Швейцарии ловят рыбу только в озерах. Ее обычно укачивало. Она не жаловалась и не отказывалась выходить на «Эдельвейсе» – ну и имечко для лодки! – но выходы постепенно прекратились.
– Мы так и не сходили на Гернси.
Возможно, звучало как обвинение. Во всяком случае отец заговорил извиняясь. Он объяснил, что у него много работы, что его партнер часто болеет. И Марта всегда занята, а нам нужно подстраиваться под нее. У Марты был небольшой дом на Гернси, раньше мы проводили в нем каникулы. В этом году папа с Ильзой и Анжелой ездили в Швейцарию к родителям Ильзы; ее отец – мы называли его Швейцдед – болел. Поэтому я и отправился в летний лагерь.
– В следующем году обязательно сходим, – сказал папа. – В начале лета. А сейчас в Истер. Как насчет Истера?
– Замечательно, – ответил я.
***
Я готовил уроки, когда зазвонил телефон. Я взял трубку, думая, что звонит Энди. Разобрал одно-два слова, но понял, что звонит Швейцба, Ильзина мать. По сравнению с ее акцентом Ильза – диктор Бибиси. Я сказал, медленно и отчетливо произнося слова:
– Это Лаури. Я позову ее. Пожалуйста, подождите. Warten Sie, bitte.
Я позвал Ильзу и пошел к себе. По радио передавали записи триппи-музыки. Это были отрывки из телешоу, с добавкой вокального синтезатора – эта пьеса была всю неделю на верху списка. Слова глупые, мелодия резкая и повторяющаяся, синтетический голос действовал раздражающе; но это как раз тот сорт музыки, что забирается тебе под кожу, и ты, сам того не замечая, напеваешь ее, доводя себя до сумасшествия. Триппи-шоу приобрело фантастическую популярность во всем мире, включая Россию и Китай. Я все еще не видел его, отчасти потому что Анжела отчаянно им увлекалась, но я чувствовал, что музыка каким-то коварным способом захватывает меня.
Кончив уроки, я пошел в гостиную. Здесь были Ильза и папа; он наливал выпивку, и они разговаривали. Входя, я услышал слова Ильзы:
– Любой приступ опасен. Он ведь так давно болеет.
– Я только хотел сказать, что день-два можно подождать, – ответил папа.
– Тогда может быть поздно.
– Что-нибудь с Швейцдедом? – спросил я.
Папа кивнул.
– Сердечный приступ. – Он продолжал, обращаясь к Ильзе: – По тому, что она говорила, положение не безнадежное. Он ведь даже не в реанимации.
