– Тридцать восемь, – застенчиво призналась Большая Берта.
– Врешь поди.
– Тридцать восемь и одиннадцать месяцев, – призналась Клементьева. – Да ведь вы все знаете.
– Ничего не знаю, коль спрашиваю. Больше тридцати тебе никто не даст. Вот и меня ввела в заблуждение твоя удивительная моложавость. Ты никогда не состаришься.
– Так ведь сорок скоро…
– Сорок – самый сладкий в твоей жизни период. Молочно-восковая спелость. И тянется он где-то до восьмидесяти лет. Так что сладко будет и тому, кому разрешишь себя распробовать. Только чтоб не врач! И тем более, не патологоанатом!
У Большой Берты порозовели мочки ушей.
– Вы очень коварный, – с легким кокетством сказала она. – В краску меня вгоняете.
– Конечно! – признал Мышкин. – Вижу по мордасам. Ты у нас в Смольном институте училась, грубых слов не знаешь, привыкла к изящному обхождению. Помнишь чеховский рассказ о девице, которая боялась выходить на улицу?
– Почему боялась? – поинтересовался Клюкин.
– Потому что на улице полно голых мужчин!
– Это где ж такая улица? – удивился Клюкин.
– Вот и ей говорят: откуда она взяла? Они на улице все одетые! Барышня возражает: «Это они снаружи одетые. А под одеждой – все голые». Тем не менее, Клементьева, сообщаю тебе твое будущее: уже в этом году ты выйдешь замуж. За иностранца. Может быть, за негра или китайца. Или за бушмена.
– Скажете тоже! – теперь у нее пылали щеки. – Вы и в прошлом году мне обещали, и в позапрошлом.
– А чего же ты в таком случае не вышла? – удивился Мышкин. – Или уже развелась?
– Никто не звал.
– Придурки не звали. В прошлом и позапрошлом умные не пересекали твою тропинку. Пересекут в этом. Спорим? На бутылку коньяка?
– Спорим! – храбро подхватила Клементьева.
– Ну и дура! – добродушно заявил Мышкин. – Считай, твой коньяк у меня в кармане.
И добавил примирительно:
– Мне, Танечка, еще пятнадцать минут надо. Сейчас вернусь. Начинайте без меня.
Он вскочил и вприпрыжку побежал в кабинет. Просидел пятнадцать минут, но без пользы. Ничего из вдохновенных секунд на этот раз восстановить уже не удалось.
9. Спор о Сионе. Иудей Пушкин
Тем временем голоса в соседней комнате становились громче.
– Вы должны… Вы все должны рано или поздно признать… – с пьяной настойчивостью утверждал Литвак. – Лучше раньше, для пользы… общей… Признать, что мы – самая одаренная и умная нация на свете.
«А чтоб тебя, холера взяла!.. Опять за свое», – плюнул в корзину для бумаг Мышкин.
– Да, Жириновский в зомбоящике что-то такое тарахтел, – отозвался Клюкин. – Только я ничего не понял. Хоть бы ты, что ль, просветил. Как у тебя, кстати, с доказательствами?
