– Можно сказать, да, – вежливо ответил Мышкин.
– «Можно сказать»? Но можно и не сказать… Да?
– На барахолке, – уточнил Мышкин. – Знаешь, такие развалы на рынках, там на раскладушках торгуют краденым. Секонд-хенд называется.
– Краденое? Ну-ну! – он чуть ли не обнюхал Мышкина. – Похоже, очень похоже! Значит, ты у нас еще и скупщик краденого. Поздравляю. Узнать бы только, где украли эти джинсы и эту футболку. И кроссовки.
– И не надейся. Я тебе такого удовольствия не доставлю.
– Евгений Моисеевич! – возмутилась Клементьева. В минуты волнения она всем говорила «вы». – Как же вам не стыдно! Я думала, вы воспитанный человек. И такое про нашего Диму!..
– Слышал? – Литвак отвернулся от Клементьевой и показал большим пальцем себе за спину. – Упрекает, а до сих пор во мне начальника признает. Тебя – по имени, а меня все же по отчеству.
– Как конференция? – наконец с тревогой спросил Мышкин.
– Земная ось не содрогнулась, – успокоил Литвак. – Ждали тебя час. А потом за пять минут все провернули.
– Всего за пять минут? – поразился Мышкин. – Это потому, что без меня, – скромно объяснил он.
– Без тебя, без тебя! На кой черт мы им здесь вообще нужны! Уже сто лет. И ты первый не нужен, особенно в теперешнем качестве! – сообщил Евгений Литвак, его заместитель, а год назад – начальник.
– Бред среди бела дня, Женя! – обиделся Мышкин: когда дело касалось его профессионального престижа, он становился невероятно чувствителен. Тут обидеть его мог каждый.
Дмитрий Евграфович страшно дорожил своей репутацией: в научных кругах России, Европейских стран и даже Австралии его с недавнего времени стали называть одним из успешных специалистов по сосудистым патологиям головного мозга.
– По-человечески схохмить уже не в состоянии, да?
Литвак выкатил на него свои коровьи глаза и хохотнул, дохнув на начальника своей первой, почти без перегара, утренней порцией спирта.
– Когда ты, Полиграфыч, повзрослеешь? – спросил он. – «Панта рей» [2] – все вокруг течет, меняется, только ты ходишь с башкой, повернутой назад.
Мышкину это очень не понравилось.
– Скажи-ка, дядя: сколько раз я тебе говорил, чтоб ты не принимал ничего до двух часов дня хотя бы! – набросился он на Литвака. – Или до половины второго! Из-за тебя когда-нибудь мы все пострадаем.
– Поскорей бы! – заявил Литвак. – Хоть ясность какая-то наступит… А ты перестань бояться, – посоветовал он. – Только слепой не видит…
Дмитрий Евграфович уже шагнул к своему кабинету, но последние слова Литвака остановили.
