* * *
Перевозка Давида, длившаяся четыре дня, благополучно завершилась. Я следил за ней с замиранием сердца, то и дело опасаясь, что мои недруги совершат очередную пакость. Несмотря на выставленную охрану, те же ночные налетчики, которым, видимо, неплохо заплатили, не раз пытались швырять камнями. Некоторых схватили на месте преступления и препроводили в городскую тюрьму.
Теперь, когда статуи нет более в мастерской, меня не покидает ощущение пустоты и одиночества. Постоянно чего-то недостает, словно самый близкий друг покинул меня навсегда. А ведь Давид неподалеку - стоит себе около Юдифи. Упрятанный в деревянный кожух, он сокрыт пока от посторонних глаз, занимая то же вертикальное положение, что и позволило без особого риска протащить его по улицам города. Я могу навещать его на новом месте, когда захочу.
Помню, как, взявшись в Риме за "Пьета", я отказался от античной формы и отвернулся от традиций прошлого. А теперь хочется верить, что в Давиде мне удалось передать надежды и чаяния нового века, а может быть, даже открыть новый путь в искусстве ваяния. Ведь в ту пору "Пьета" представляла собой выражение моего робкого мужания, любви к мрамору и желания добиться в скульптуре того, что удалось одним только ломбардским мастерам, работавшим тогда в Риме; я стремился также доказать, что не уступаю им в мастерстве. Берясь высекать Давида, я уже переболел былыми заботами и волнениями, полностью отрешившись от всего, что не имело прямого отношения к искусству. И подспорьем в этом мне служили выразительные средства, никем дотоле не используемые, которые с наибольшей силой позволили передать человеческий идеал.
При работе над Давидом все мои помыслы неизменно были направлены к тому, чтобы сотворить человека - юношу, вышедшего из нашей повседневной жизни. В нем не должно быть ничего божественного, и его обуревают свойственные всем нам чувства и желания. Вот почему цель для него ясна и он знает, кого должен поразить. Давид не устремляет взоры к небу и в упор смотрит на врага. Ему не до улыбок. Он собран, полностью осознавая, какая смертельная опасность нависла над его жизнью.
Мой герой станет близок и понятен любому человеку - будь то флорентиец или чужестранец. Всяк почувствует в нем частицу самого себя, ибо всем людям присуще чувство борьбы за жизнь, стремление к победе и самоутверждению. В минуту смертельной опасности он сдержан и осторожен. Его лицо не искажено криком, он не распаляется страстью и не корчится в неимоверных усилиях. Давид твердо стоит на земле и сжимает камень... Он внушает веру.
