И я сама шла, как снежная баба.
Я шла и думала о том, как всё непросто на свете. Ну, прямо ни одного слова нельзя сказать не подумав. Даже иногда и думать устанешь. Но что поделать — приходится.
Нельзя же в самом деле говорить не думая. На то у нас и голова на плечах, как любят повторять в нашей семье.
Однажды днём, после обеда, мы все вместе сидели дома. Я работала в столовой, папа у себя в комнате, дети сидели неподалёку от меня и учили уроки. Ральф лежал в углу на своём месте.
Только бабушки не было дома, и все мы немного волновались, потому что на улице был гололёд. Утром мы всей семьёй уговаривали её не выходить из дому, но она сказала, что ей во что бы то ни стало нужно купить себе новые туфли: старые совсем развалились, а найти себе по ноге она никак не могла. Сколько уж перемерила в разных магазинах…
Темнело — зимою ведь рано темнеет.
Я отлично помню, как шёл тогда разговор.
— Всё-таки я и сам не понимаю, — сказал вдруг сын, откладывая в сторону ручку, — как это понять, когда можно врать, а когда нельзя.
— И определять нечего: никогда нельзя, — сказал папа, проходя из своей комнаты в ванную, — железное правило.
— Но ведь вы же нам сами всё время говорите про исключения, — возразил сын. — Так вот: как же мне узнать, когда исключения, а когда — нет?
— На то у тебя и голова на плечах, — ответил папа, идя обратно из ванной в комнату. — Бывают редкие случаи, когда можно и даже нужно сказать неправду…
— Когда-то это называлось «святая ложь», — вставила я, — или «ложь во спасение».
— Ну да, когда кого-нибудь надо спасти, — сказал папа, задерживаясь в дверях. — Вот, например, врач говорит смертельно больному, которого вылечить уже нельзя, что он выздоровеет. Зачем он это делает? Чтобы спасти человека от напрасных мучений — ожидания смерти. Но, во-первых, таких случаев очень мало. Очень, очень мало. И во-вторых, в каждом таком случае нужно хорошенько подумать — могу я солгать или нет? А вообще-то и рассуждать нечего: нельзя лгать, и всё.
И он скрылся за дверью.
В это время в передней послышался звук поворачиваемого ключа. Это пришла наша бабушка. Но замок, как часто с ним случается, заело, и она никак не могла его открыть. Наконец она вошла — седая, черноглазая и румяная с мороза.
— Ну как? — спросили мы её. — Купила себе туфли?
— Да, — ответила бабушка почему-то очень тихо и нерешительно.
— Плохие они, что ли? — спросил папа, выглядывая из своей комнаты.
— Нет, — ещё тише ответила бабушка.
