Капуччино | страница 17
В тот вечер я читал одной даме из высшего света свой роман. И она засыпала. Она нагло зевала и звала в постель. Она явно не хотела дать мне закончить! Скажи, какой писатель идет в постель, не закончив?.. Короче, она зевала, она томно прикрывала глаза, а пес выл, когда было смешно. Плакал, когда было трагично. А в некоторых местах даже аплодировал, ты не поверишь — но он это делал, передними лапами. И я открыл его истинное призвание — это критик, Виль…
«Литературовед» закивал головой.
— Если хочешь — можешь проверить сам. Доставай рукопись и читай!
— У меня по-русски, — сказал Виль.
— Какое это имеет значение для «настоящего критика»!
Виль вытащил из бокового кармана пиджака потрепанные листки и начал читать. Собака забралась в кресло.
Она вздыхала, вздрагивала, навостряла уши, срывалась с кресла и бегала вокруг Виля, виляя хвостом, и вновь замирала. Она слушала, как самая лучшая аудитория в Ленинграде, где-нибудь в «Доме ученых» или в «Доме архитекторов» на его последнем, прощальном вечере.
Виль кончил.
— Ну, — сказал Бем, — убедился? Я ему иногда читаю Чехова — реакция потрясающая, он еще и воет. Поэтому ты у меня третий. Извини…
— А Толстой?
— Не произноси этого имени. Собака плачет.
Виль повернулся в сторону кресла — по морде «Литературоведа» текла крупная слеза…
Вилю было как-то тепло в этом доме, среди разбросанных листов, окурков, немытых стаканов, лающего «Литературоведа», у этого огромного, лохматого человека с большим животом и вьющейся шевелюрой. Все эти дни ему было так одиноко в этом городе, все были чужими, и свои русские, и свои евреи, а вот этот человек непонятной национальности, купивший у него скатерть и знающий наизусть его монологи — был свой.
— Ты свой, — сказал Виль.
— Потому что я — выродок. Теперь нас будет двое… Давай выпьем за выродков?..
Из кармана куртки он достал недопитую бутылку водки.
— Стащил, пока брат убирал.
И они подняли бокалы. ИБем обнял Виля, как брата.
— Ну, что будешь делать?
— Писать…
— Сытая жизнь делает все пресным, округлым и чересчур нормальным, — сказал Бем. — А чтобы писать — надо быть ненормальным! И читатель должен быть тоже немного того… Поэтому тут нет ни читателей, ни писателей. Тут забыли, что это такое. Когда представляешься — «писатель» — люди бросаются к Толковому словарю. И уже не в каждом есть это слово. Поэтому я представляюсь — «Брат страуса с яйцами»… Что ты умеешь, что ты можешь?
— Умею только писать. Знаю только русский язык.