В надежде спровоцировать Фоссиуса и таким образом получить ответ Грусс заметил:
– Мне сказали, что непосредственно перед задержанием вы вели себя так, словно собирались прыгнуть с Эйфелевой башни. Это действительно так?
– Да, все верно, – ответил Фоссиус и уже в следующее мгновение пожалел об этом признании, поскольку осознал, в какое опасное положение сам себя поставил. Реакция не заставила себя ждать.
– Вы наблюдаетесь у врача? – поинтересовался Грусс холодно. – Я имею в виду, страдаете ли вы от депрессий? Вы можете без опасений рассказывать обо всем. В любом случае мы об этом узнаем.
Фоссиус торопливо ответил:
– Нет, ради бога! Не пытайтесь сделать из меня сумасшедшего! Я абсолютно нормален!
– Успокойтесь, успокойтесь, – Грусс поднял обе руки. – Не питайте ложных надежд. Если вас признают невменяемым, возможно, вы сможете избежать тюрьмы.
Слово повисло в помещении, словно облако холодного сигаретного дыма. Невменяемость. Фоссиус начал задыхаться. Ухмылка комиссара, бесцеремонная и презрительная, явно говорила, что он наслаждается реакцией профессора. Фоссиус никогда, даже в самом страшном сне, не мог себе представить, что его будут считать невменяемым и даже – а это было еще хуже – обращаться с ним как с сумасшедшим.
Что оставалось делать Фоссиусу? Как это часто бывает в жизни, и данный случай лишнее тому доказательство, правда казалась наименее правдоподобной. Его выслушают, посмеются и, прежде чем он сможет предоставить какие-либо доказательства, подтверждающие его объяснение, посадят в камеру. Его, бедного спятившего профессора… Как называется эта наука? Компаративистика?
Поэтому Фоссиус пытался отвечать на все вопросы, поставленные Груссом, как можно более общими фразами. Не произойти впечатление человека, у которого не все в порядке с головой, было его единственной целью на данный момент. Честно шпоря, подобные допросы он представлял себе совсем иначе. Жесткими и безо всякого намека на жалость. Как показывали в фильмах. В этой же полупустой комнате на третьем этаже полицейской префектуры все было совсем наоборот: полицейские вели себя достаточно дружелюбно, можно даже сказать, предупредительно, словно это был не допрос, а собеседование перед принятием на работу. Фоссиус заметил, что ни Грусс, ни его помощники не делали записей и не вели протокол, хотя он не раз во время своего рассказа упоминал даты и названия городов, имевшие отношение к его прошлой жизни.
Профессор был слишком взволнован, чтобы определить истинную причину такого поведения. Осторожность и желание во что бы то ни стало не дать повода считать себя невменяемым настолько поглотили все мысли и все внимание Фоссиуса, что он был словно слепой и глухой, совершенно не замечая очевидных вещей.
