С давних пор город Шолон-на-Авре традиционно праздновал Иоаннов день и предлагал кроме парада местных костюмов настоящую ярмарку на площади Освобождения, которая длилась весь ближайший к 21 июня уикенд. По этому случаю администрация лицея приглашала родителей учеников в парадный зал на спектакль, подготовленный силами их отпрысков, и все увлеченно готовились к этому событию. Праздник начинался выступлением хора, затем шла небольшая пьеса в исполнении учеников из театрального кружка, и заканчивалось все уже два или три года показом цифрового фильма, снятого учениками выпускного класса. Любая интересная мысль приветствовалась, всякая энергия использовалась, и те, кто предпочитал высказываться, не поднимаясь на сцену, участвовали в издании уже приобретшей известность «Газеты Жюля Валлеса», печатного издания лицея. Там публиковались лучшие сочинения года, статьи, написанные добровольцами, игры, ребусы, шарады, сочиненные детьми, и целый разворот комиксов, выполненных под руководством учителя по рисованию. Там выражали себя те, кто думал, что не умеет это делать, и каждый год в куче участников обнаруживалось несколько талантов. Сюда-то и заманили Уоррена.
— Напиши нам что-нибудь по-английски. Что-нибудь короткое, смешное, понятное всем, или просто каламбур, как хочешь.
Каламбур… Как будто ребятня из Шолона, да даже и преподаватели английского, сколько б дипломов у них ни было, могли хоть что-нибудь понять в юморе Нью-Джерси! Это смесь цинизма и насмешки, которая выковывается ударами кулака в морду, на перекрестке рас, на фоне унылого городского пейзажа. Полная противоположность Шолону! Этот юмор иногда был последним прибежищем отверженных, их единственным достоянием. В Ньюарке бойкий ответ мог избавить от удара ножом под ребро или утешить, если вы его получили. Эти юмористы не читали классиков, но классики умели вдохновляться их творчеством. Хорошая доза иронии, несколько эвфемизмов, капля абсурда, щепотка литот — и дело в шляпе, но чтобы носить эту шляпу, надо было испытать голод и страх, поваляться в канавах и побывать во многих переделках. И как пуля, не попавшая в цель, неудачная реплика чаще всего оказывалась фатальной.
В ожидании вдохновения Уоррен лежал на скамейке и рылся в воспоминаниях. Он вспомнил, как был в Ньюарке, у дяди или тети, в доме, полном людей, но не очень гостеприимном, несмотря на всеобщее доброе настроение.
Видимо, там была свадьба, какое-то радостное событие. Двоюродные братья и сестры в нарядных костюмчиках и платьицах. Уоррен с ними не играет, он в стороне, его, как всегда, тянет к взрослым, особенно к друзьям его героя-отца. И близко не представляя себе род их занятий, он уже восхищается их статью, гордой посадкой головы, мощным телосложением. Они всегда вместе, смеются, подтрунивают друг над другом, как большие дети, — они и есть дети. Уоррен уже чувствует себя одним из них. Чтобы услышать их разговоры и, может быть, подслушать какой-то секрет, он приближается к ним, не обнаруживая себя. Его не замечают, он проскальзывает за креслами. Он встает не близко к центру комнаты, где восседает странный человечек, гораздо старше и худее остальных, седоволосый, на голове — небольшая шляпа. Если б не шляпа, его можно почти испугаться. Слыша, как отец обращается к нему, понизив голос, Уоррен понимает, что речь идет о важной персоне. Значит, вот он какой, Дон Мимино, про которого даже самые главные шефы говорят с уважением. В душе Уоррена борются страх и восхищение, он прислушивается: мужчины говорят об опере. Его отец иногда слушает оперу, как и другие, и бывают вечера, когда у него почти что слезы на глаза наворачиваются. Наверно, все дело в итальянском языке. Дон Мимино спрашивает, что играют в нью-йоркской Метрополитен-опере. Ему отвечают:
