Слова давались ему с трудом, и его прерывающийся голос был голосом самой невинности, снедаемой произволом.
— Сразу видно, что ты говоришь правду, — произнес Уоррен. — Только не знаю, что для тебя можно сделать. Чего ты на самом деле просишь?
— Если меня оставят на второй год, я убью себя. Мне такого не пережить. Это слишком несправедливо, да. Я хочу, чтоб он передумал, чтобы дал согласие на перевод в следующий класс, — вот все, что мне надо. Чтоб он передумал, и все.
Уоррен развел руками в знак бессилия.
— Ты представляешь, о чем ты меня просишь? Это ж все-таки учитель!
— Я знаю. И я готов пойти на жертвы. Я требую справедливости, ты понимаешь?
— Понимаю.
— Помоги мне, Уоррен.
И он опустил голову в знак повиновения.
После минутного раздумья Уоррен произнес:
— С начала четверти прошло много времени, но я посмотрю, что могу сделать. В ближайшие дни выходи из дому только в школу, свободное время проводи с семьей. Остальное я беру на себя.
Паренек едва сдерживал ликование, он выбросил вверх сжатые кулаки и расплылся в широчайшей улыбке.
— Следующий! — крикнул Уоррен.
Встал низенький очкарик и занял точно то же место, которое только что покинул предыдущий мальчик.
— Тебя как зовут?
— Кевин, пятый В.
— Ты просил о встрече со мной?
— Украли деньги, которые моя мать откладывает и хранит в шкафу. Я знаю кто. Это вообще мой лучший приятель. Родители подумали на меня. Он не признается. Отец не хочет связываться с его семьей, он говорит, что я струсил и все выдумал. А я знаю точно. Этого так оставить нельзя.
* * *
Жена писателя. Магги такое положение могло даже понравиться, не будь она так долго женой гангстера, женой главаря клана, женой мафиозо, женой Джованни Манцони, женой стукача Джованни Манцони. Побывав всеми этими женщинами, нечего и думать, чтобы стать кем-то другим. Больше всего ее выводил из себя тот омерзительный способ, каким Фред зарабатывал прощение, списывая свои грехи на белую бумагу. Есть ли более извращенный способ купить себе чистую совесть? И вообще, она не понимала, что за наслаждение он испытывает, сиднем сидя на своей поганой веранде, он, который в отличие от остальных хулиганов из его тогдашней шайки, ничем не интересовался, кроме своего места в иерархии Коза Ностры. Один ездил на рыбалку, другой занимался спортом, третий разводил собак или потел в турецкой бане. Он — нет. Ничто его не увлекало, кроме поиска новых сфер деятельности, новых комбинаций, позволявших ему ощипать новых голубей, которые слишком поздно обнаруживали, что они уже голые. Зачем, через столько лет, у него нашлись силы по восемь часов подряд корпеть над раздолбанной пишущей машинкой? Чтобы свести саму идею покаяния к ее самой циничной отметке? Чтобы пережить свои ратные подвиги и увековечить заслуги? Это было как тоска по греху. Он обмакивал перо в самый мрак своей души, и эти чернила никогда не высыхали. Пусть соседи с готовностью покупают подобную ложь, не думая о ее цене, Магги не проведешь.
