Какая-то неведомая сила тянула Арбатова за язык, и он уже собирался предложить Арсению Павловичу остановиться у него, именно у него и нигде больше, но Арсений Павлович закашлялся и кашлял до тех пор, пока у Арбатова не кончились монеты.
Хотелось есть. Арбатов направился в то единственное место, где собиралась местная творческая интеллигенция.
Творческая интеллигенция была в сборе. Все дружно ругали только что просмотренный спектакль и дружно сходились на том, что халтура тоже имеет свои законы.
Особенно выделялся Морковин, языка которого боялись даже маститые. Ярко и образно он смешивал с дерьмом пьесу, автора, актеров и режиссера. Последнего он назвал «дебил».
Все принялись восхвалять Морковина, особенно его последнюю пьесу, которую уже восьмой год собирался ставить один театр, название которого Морковин упорно не называл.
— Я суеверен, — пояснял он.
Особенно отмечали эрудицию, тонкий ум и свежесть восприятия автора.
Ободренный успехом, Морковин стал читать стихи, одновременно понося редакторов, не желающих их печатать.
Присутствующие отмечали эрудицию, тонкий ум и свежесть восприятия автора и ругали редакторов.
Взволнованный Морковин встал и, не расплатившись, вышел.
— Выскочка! — сказал Одинцов. Это встретило бурное одобрение присутствующих.
Стали вспоминать, как Морковин подвел, обманул, перебежал дорогу, сунул в колесо палку.
В заключение Одинцов вспомнил, как Морковин за глаза поносил его песню, и назвал Морковина ничтожеством.
Арбатова угощали. Кто-то налил. Кто-то пододвинул миноги. Кто-то бросил в тарелку огурец.
Арбатов ел, пил, молчал и думал, что как это все-таки некрасиво: не успел человек уйти — и нате!..
«Это недостойно, — думал Арбатов, закусывая миногой, — недостойно…»
Меж тем присутствующие хвалили Одинцова, выделяя такие его качества, как остроту, смелость и даже непримиримость. Одинцов вскочил и спел новую песню, написанную на его слова, параллельно ругая певцов, не желавших включать ее в свой репертуар.
Все отмечали остроту, смелость и непримиримость Одинцова и ругали болванов-певцов.
Одинцов заплатил за всех, расцеловался и вышел.
— Шиз! — визгливо вскрикнул Арбатов.
Все стали хвалить Арбатова. Особо отмечали слог и умение найти тему. Прилуцкий сравнил его с Бабелем, а Сорокин увидел в нем что-то от Валери…
Арбатову вновь стало не по себе.
«Почему шиз?! Ведь я к нему совсем неплохо отношусь… Сколько он мне одалживал. И вот сейчас…»
Ему стали противны эти рожи, и он сам. Он доел рыбу, налил себе из чьего-то бокала водки и, подняв тост за всех присутствующих, удалился. В дверях он услышал «графоман» и бурное одобрение присутствующих.
