Он снимет тогда тот номер, где писал и пил Хэм, будет перечитывать «За рекой в тени деревьев», смотреть на лагуну, и официанты в белых мундирах с витыми золотыми погонами, словно адмиралы флота, будут обслуживать его.
А из дворца напротив выйдет Мирандолина, молодая, похожая на его маму, и будет полоскать белье и звонко смеяться.
И он поможет ей нести корзину…
Так плыл он ночной Венецией, и концерт для гобоя с оркестром звучал в его сердце.
Уже с лагуны он видел Антонио Вивальди, который сбегал по белым ступеням церкви Санта Мария делла Пиета, где он писал этот самый концерт, приветственно махал ему, приглашая пристать и, сложив тонкие ладони, кричал:
— Чао, Антонио, — кричал ему Вивальди.
Потому что его, как и блестящего маэстро, звали Антонио, естественно, на итальянский манер.
Антон Гоц звали его.
— Буонджорно, Антонио, — улыбался Вивальди.
— Буонджорно, маэстро, — отвечал Антон Гоц.
— Не гобой ли у тебя там в футляре? — поинтересовался Вивальди.
— Гобой, маэстро, — скромно отвечал Гоц.
— Не сыграешь ли нам что-либо из Вивальди? — говорил маэстро.
Гондола покачивалась.
Гоц брал футляр, доставал из него инструмент, прикладывал к губам и начинал играть концерт для гобоя с оркестром.
Откуда каждый раз брался оркестр — он объяснить не мог.
Эти знакомые надоевшие морды появлялись прямо из лагуны, откуда-то из-за острова Джудекка, верхом на пюпитрах, а мерзавец Вайнштейн плыл на своей дирижерской палочке и дирижировал своим толстым, корявым, как лопнувшая сарделька, пальцем.
Эта сарделька не дирижировала, а как бы грозила Антону, и смычки грозили, и даже старый контрабас.
Он не мог уплыть от коллектива даже во сне. Даже когда играл соло — они не исчезали, хотя были совершенно не нужны.
И лишь когда он прятал гобой, весь оркестр синхронно тонул на рейде Сан-Марко, и только палочка Вайнштейна мерно покачивалась на воде.
— Неужели я написал такую божественную музыку? — вытирал слезы Вивальди.
— Вы, маэстро, вы! Может, хотите что-нибудь из «Времен года»?
И маэстро всегда просил одно и то же.
— Пожалуйста, «Весну», - говорил он и садился на ступеньки.
И Гоц начинал играть «Примаверу».
Вивальди вытирал кружевным манжетом легкие слезы.
Все, что написал старый маэстро для гобоя, исполнял ему Гоц.
И каждый раз после этого Вивальди приглашал его в свой оркестр, в церковь Санта Мария делла Пиета.
— Ты будешь концертмейстером, Антонио, — обещал он ему. — Скузи, — извинялся Гоц, — не могу.
— Перке? — удивлялся маэстро.
