Она ничего не ответила. В это время, проворно шмыгая ногами, к ней подбежала какая-то старушка и, низко наклонившись над нею, быстро и прерывисто зашептала:
– Аленка-а? Что ты, матушка… Господь с тобою!.. Очнись… Ишь, барин тебя кличет… Очнись, лебедка…
Я попросил оставить ее в покое и вышел в другую комнату. Бабы все так же шептались и тихо всхлипывали.
– Что с ней? – спросил я.
– И ума не приложим, – заговорили они вперебой, впрочем не возвышая голоса и не переставая всхлипывать. – Надо быть, согрешила сердешная извелась, руки на себя наложила… «Ноет у меня сердце, бабочки, – говорит, бывало, – вот как ноет – изорваться хочет… Вся бы я исплакалась, вся бы я слезами изошла…» Были такие – слушали этакие речи. – Ну, а тут как нашло на нее – ничего уж не гуторила… Лежит, бывало, есть не ест, пить не пьет… – И такая она стала вроде как закаменелая… – Тут и речей от ней не слыхали никаких… – Аленку на что любила – словечка с ней не проронила, окромя «Аленушка» да «голубушка»…
В комнату, осторожно ступая кончиками громадных сапог своих, вошел староста. Он то и дело поправлял свою медаль, ярко блестевшую у борта кафтана, и озабоченно хмурился. Мы поздоровались. Он зашел за перегородку, внимательно посмотрел на труп и, возвратившись оттуда, погрозил бабам.
– Вы смотрите у меня, – сказал он, – чтоб все на своем месте было! И, сокрушительно вздыхая, сел около меня.
– Вот беда-то, Миколай Василич!
– Что же делать!.. Видно, на роду было ей написано, – попытался я его утешить.
– Об ней-то уж что! – возразил староста. – Известно уж, господь с ней: такой ей, видно, предел… попущение божие!.. А ты вот погляди, как самим-то выпутаться… Первое дело, суд теперь наедет… Ну, это еще туда-сюда, это не то что смертоубивство какое – человек в своей смерти волен. А вот школу-то, сказывают, мы не по закону держали!.. Ишь, говорят, не было у ней таких правов, чтоб ребят обучать, и опять без начальства… Вот тут и подумай!.. – Он почесал в затылке и снова вздохнул глубоко.
– Василий Мироныч где? – спросил я.
– К становому поехал. Уж упросили. У него дружба с становым-то, авось как-никак застоит…
В это время за перегородкой раздался вопль. Сначала странный и слабый, он протянулся долгим и каким-то болящим звуком и затем перешел в горькие и порывистые рыдания. Я бросился за перегородку. У постели, наклонившись над трупом, билась и трепетала Алена. Плечи ее судорожно вздрагивали, темные волосы беспорядочно распустились и покрыли изможденное лицо офицерши, руки крепко сжимали ее худенькое оцепеневшее тело.
