– У него жар… – услышал я голос матери.
– Он был испуган, – прошептал папа. – Я люблю его, Лиза!
Приятная дрожь пробегает по моему телу. Любовь, любовь!
– Папа! – пытаюсь я крикнуть, и не могу… – Папа, милый папа!
В ушах звенит, поёт, рыдает. К сердцу подкатывается тёплый ком слёз. Я дрожу! Я горю! И кажется, что сейчас из моих уст польются слова, дивные, певучие, такие, каких я никогда не произносил, – они будут звать, рыдать, звенеть… Вот-вот сейчас! Сейчас я заговорю стихами! Тим-там-там! Как хорошо! Тим-тим! Ещё, ещё! Слышишь, папа, дорогой папа?
– Он спит… – радостно произнесла мама и коснулась губами моего лба.
О, если бы как-нибудь удержать их, если бы мой взгляд мог говорить! И они узнали бы о великом страдании детской души. Вот вышел отец, за ним шурша платьем и мать. Их голоса уже слабо доносятся ко мне из столовой. Они затихают. Я один. Одинокий… «Один!» И властно, – как будто лишь ждали, чтобы все ушли, – видения окружили меня. Я закрыл глаза и тихо пробормотал: «пощадите!» От стены отделилась тень и с дикой быстротой пробежала по комнате. Я подумал: «смерть!» За ней бежит белый ком снега. Глаза без зрачков. Я спросил себя: смерть Алёши? Смерть! Но что же она такое? Скажи, папа, что? Папа, – существо ли оно живое, чёрное или светлое, или тень? Или она старая с крючковатым носом? Или она нежная прекрасная женщина, которая становится у изголовья больного, кладёт свои тяжёлые мраморные руки на сердце и останавливает его? И не мечтательная ли улыбка на её лице? Не скорбная ли? Или, может быть, это бархатное чёрное покрывало, которое знает какие-то тайны, знакомые и мне? Может быть она Ничто? Скажи, Бог, кто она? Или это чёрный рыцарь на чёрном коне, с чёрным копьём.
– Вставай, – слышу я подле себя голос Коли, – скоро девять часов.
Что это? Исчез ночник с зеленоватыми, зловещими тенями! Утро солнечное. Холодный, бодрый свет! О, Господи, как хорошо!
В столовой меня встретили ласково. Папа смеясь погладил меня по голове и тихо произнёс:
– Больше не будем взбалмошными! Не будем спрашивать: ты, папа, ложь или правда? Не будем бегать к нищим?
Я вспыхнул и насторожился…
– Я люблю нищих, папа, – прошептал я.
– Знаю, знаю, – насмешливо произнёс он.
– Всё-таки его следовало бы высечь, – ласково вмешалась бабушка.
Она встала, и я долго ждал, пока она своими тихими шагами перешла комнату.
– Высечь… – повторила она, притянув меня к себе и целуя.
Но вдруг доброе настроение внезапно нарушилось. Вошла Маша и почтительно прошептала:
