Росстань вторая
Зорко и Волкодав
Волкодав как раз раскрыл книгу, чтобы узнать, каково было в вельхских землях общение человека со своим духом-охранителем и сколько их, этих невидимых простому оку побратимов, у каждого было или могло быть, как тусклое чувство тревоги зашевелилось где-то в глубине души, откуда поднимаются к поверхности сны. Так — Волкодав знал это доподлинно, на своей шкуре — ощущает беспокойство собака и, не находя себе места и не сознавая еще, какая напасть приключилась где-то или должна еще приключиться, вертится, переминается с лапы на лапу и не может найти себе места, поскуливает тихонько и, не желая того, передает тревогу хозяину. Тревога эта еще не переросла в беду, но по одному тому, откуда прилетел невнятный зов, венн понял, что не на корабле выплеснулась из непроглядного и туманного кубка чужой души тревога, и не за морем, и даже не в летящем где-то меж землями и небесами Беловодье. Собственно, и зова-то никакого не было, и это было лучшим свидетельством того, что Волкодав верно догадался о происхождении этой тревоги. Оттуда, где теперь — или не теперь, а в неведомом «раньше» или «потом» — находился настоящий дом Волкодава, единственный из ему ведомых, плыла эта тревога. И хоть казалась она еще расплывчатой и безнадежно далекой, но жалило сердце и ело глаза ее облако так же, как горький дым от родного сожженного печища.
Там, где из складок глухого и непроницаемого полога, что зовется вечностью, выныривала ниточка времени, на которой висел и тот мир, где обитал Волкодав, что-то случилось с человеком, который умел держать перо и кисть куда лучше, чем меч, пусть и мечом владел не худо. И зане был он там, рядом с домом, то, кем бы ни приходился он Волкодаву на деле, был он теперь дороже и роднее любого, кто только был у Волкодава.
Венн знал, что есть такие люди — звали их волкодлаками, — что способны, перекинувшись через себя, одеться волчьей шерстью да пуститься рысцою по лесам-полям, зубы скаля. Но сам он ни разу таких не видывал, а то, как превращался вдруг сам в огромного серого пса или становился во сне Зорко-художником, происходило пусть и не против его воли, но исподволь. Самочинно же — ни разу. И тут, не уразумев, как такое получилось, он мигом оказался в седле на мчавшейся еловым леском серой лошади. И сразу ощутил, что его преследует кто-то — лютее волка. Недаром, должно быть, подумалось ему о волкодлаках. Так же, как Волкодав мог обернуться псом — не в обличье песье войти, а мыслью собакой стать и с собаками на одном языке говорить, — умел тот, кто вел погоню, становиться поджарым степным волком и речи с волками вести.
