Волна уходила, отблескивая крушецовой чешуей загривка, хищно наклонившись вперед, словно готовая к броску исполинская змея.
На палубе, если не считать Волкодава, один только кормчий наблюдал за всем, что случилось. Остальные, кто спал на верхней палубе, а были то сплошь сегваны, даже не проснулись, столь привыкли почивать при морском волнении.
— Не скажешь ли, что это вдруг? — негромко вопросил Волкодав, кивая на совсем уже далекую теперь волну.
— Случается, — невозмутимо ответил сегван. — В первый раз вижу такое сам, но мне говорили. Это волна-убийца: поднимается вдруг из пучины, сразу огромная, и от нее не уйти. Горе кораблю, если она поднимется рядом с ним. Храмн оградил наш корабль. Эта встала на двадцать саженей дальше нас, если смотреть на восход.
«Это хорошо, что Храмн о нас так позаботился, — про себя согласился с сегваном Волкодав, провожая взглядом волну-убийцу за пределы видимости. — Иначе как бы я мог защитить родной дом?»
Сон закончился и ушел, но Волкодав помнил его и мог теперь вспомнить до мельчайших подробностей и смотреть его наяву. И еще он чувствовал, что торопиться не стоит: на следующую ночь этот сон придет к нему снова. А пока следовало подумать, как сподручнее биться с конным врагом, который не знает удобнее места, чтобы присесть, чем конское седло. Тот, второй, которого звали Зорко, знал, как держать меч, знал он и что такое меч, — откуда бы тогда взяться голосу? — но воином, для которого меч — продолжение руки, равно как для некоторых искусников резец или кисть, он не был. А здесь была война, простая и страшная своей простотой, и вести ее надлежало воину, такому, как он, чтобы рукам мастера не суждено было менять кисть на меч.
— Дорога от гор до Светыни в полтора раза короче, чем от Светыни до гор, потому что на ней обязательно найдется попутчик, и если ваш день будет один для вас обоих, то ночи ваши будут разными, ибо вы видите разные сны, — так сказал Некрасу караванщик-ман, у которого кудесник остановился спросить дорогу на Саккарем.
— Откуда ты знаешь, отец, что ночь может быть чьим-то днем? — спросил тогда Некрас. — Ведь если чья-то ночь удлиняет мой путь в полтора раза, значит, и моя ночь может добавить что-то к чужому пути?
— Ты ошибаешься, чужестранец, — отвечал тогда ман. — Никто, кроме богов, не знает, сколь длинна твоя жизнь. Да и они порой не знают этого, потому что никому, даже богам, не по силам объять все пространство и поднять всю тяжесть страны сновидений. А она столь же велика и тяжка, как все дни всех времен. Потому твоя ночь ничего не сможет добавить к ней. В полтора раза длинней станет лишь ваш общий путь, зане если бы не было у вас этого общего дня, то и ваши ночи не были бы такими, какими они стали. А твой путь останется таким же, если измерять его верстами, как принято у вас.
