Чтение книг, к коему занятию Волкодав быстро возымел охоту, вряд ли сказалось на нем внешне. А все, что стал он чувствовать и ощущать, надежно скрывалось ото всех, иначе Волкодав не был бы Волкодавом. Прежде, когда читать он еще не умел, он видел сны очень редко, да и поспать толком выходило не всегда. Обычно время между тем мигом, как сознание гасло, и пробуждением сворачивалось, будто шо-ситайнская ткань, к единому мгновению, в течение коего не было ничего. Точнее, как раз это ничего в это мгновение и было.
Иногда только, когда можно было позволить себе спать, как те, кто живет размеренно под родной крышей, не зная тревог бессонных ночей в дозоре и внезапных побудок, прилетали из потерянных краев детства туманные, подернутые нежно-зеленой с белым березовой дымкой, пахнущие травой и солнцем видения. Больше ничего об этих снах Волкодав наутро вспомнить не мог, да и не хотел. После них всегда было светло и грустно, а что проку грустить о невозвратном?
Но как только началось чтение, сны снова стали приходить к нему, цветные и яркие, как было давным-давно, до Самоцветных гор. Сначала он не запоминал их, зная только, что сон был. Потом уже некоторые виды, голоса и события из снов, даже слова и обрывки речей, оставались с ним в яви, но и не более того. Наконец к нему пришли «Вельхские рекла», и сновидения быстро и неотвратимо стали превращаться из бессвязных картин в особую, разумно устроенную страну, где он, Волкодав, не в гостях бывал, но жил и действовал как полноправный этой страны уроженец. То, что он там поделывал, и все его окружающее в миг пробуждения опять-таки оставалось там, за пеленой сна, но на следующую ночь не исчезало уже невесть куда, в место, откуда являются сны, а встречало его, и точь-в-точь там, где давеча остановилось. Вернее, не совсем так: встречало там, где должно было оказаться, длись оно все время, пока он бодрствовал.
Неясные и невнятные поначалу, немые и неосязаемые образы с каждой новой ночью становились все четче, ощутимее и живее, обретая черты, звучание, цвет и запах. И с каждым разом пространство сна делалось все осмысленнее, а время — все неотвратимее, как и в обычной жизни.
Наконец, Волкодав стал видеть себя, но почему-то вовсе не таким, как привык. Он оказался вдруг гораздо ниже привычного роста, да и плечи, хоть и остались сильны и широки, все же не имели той упругой силы воина, кою он в себе воспитал, а тело, пусть и не было разнежено, все ж не обладало обычным послушанием и сноровкой — напротив даже, было от них куда как далеко. Нет, с двумя-тремя не шибко грамотными вояками он — он во сне — совладал бы, но вот, выйди он на поединок с самим собою дневным… Он из снов был бы убит за два счета.
