Но ведь Римона обязательно спросит: «Что для тебя поздно?» или «В чем ты не можешь уступать?» И как ей на это ответить… Возможно, она разразится слезами и закричит: «Иони, ты сошел с ума!» А ему придется бормотать: «Ну, всё, всё…» Или: «Ты уж прости меня, пожалуйста…» А она напустит на него родителей и все органы самоуправления кибуца.
Послушай, Римона. Этого не объяснить словами. Быть может, это нечто вроде твоих «чар Чада». К примеру. Я не имею в виду именно чары Чада. Нет-нет, никакого колдовства. Я имею в виду… Значит, так… Просто у меня нет выбора. Я уже, как говорится, прижат к стене. Понимаешь, я ухожу. У меня нет выбора.
В конце концов предпочел он отложить все на несколько дней, заранее представляя себе, как в один из вечеров выскажет все Римоне, как, подобно героям из фильмов, будет молчать, если начнет она упрекать его или причитать. Мысленно он каждый день повторял слова, которые собирался произнести.
А пока что, как подпольщик накануне восстания, вынужденный скрывать свои намерения, Ионатан тщательно исполнял все повседневные обязанности.
Поднимался он с первым лучом солнца, выходил в майке и трусах на веранду, облачался в рабочую одежду, сонно сражаясь со шнурками на ботинках, особенно ненавидя тот, с разинутым ртом, надевал старую, латаную куртку и спускался к навесу, под которым стояли машины. Если утром лил сильный дождь, Ионатан покрывал голову и плечи мешком и, отчаянно ругаясь, мчался к навесу. Там, на грязном бетонном полу, он успевал две-три минуты попрыгать на месте, прежде чем начинал готовить к работе свой серый «фергюсон», проверяя в нем все: горючее, масло, воду. И наконец, кашляя и скрипя, трактор двигался с места, чтобы отвезти на плантацию Уди и стайку девушек, сборщиц урожая. Эти девушки, толпящиеся перед началом работы вокруг расположенной на плантации будочки из жести, чтобы получить из рук Ионатана садовые ножницы, вызвали в воображении его какой-то полузабытый рассказ о девяти монахинях, которые, взбунтовавшись, отринули все запреты, об одинокой избушке в лесу и о человеке, сторожившем ее. Но утро было таким промозглым и холодным, что воображение его погасло, не успев разгореться. И они начали собирать апельсины, наполняя ими огромные ящики.
Время на плантации Ионатан проводил почти в полном молчании и лишь однажды, передавая Уди спортивную газету, обронил: «Ладно. Пусть будет так. В этом году ты будешь заниматься всеми счетами и отправкой продукции. Но все-таки держи меня в курсе дела».
