– А тогда зачем морочишь мне голову. Ставьте все, как написано у Булгакова, тем более, что и автор задействован в вашем театре. Вот только с Га-ноцри и Понтием Пилатом я посоветовал бы вам не очень выпячиваться. Критикуйте бездарных писателей, нечистых на руку торгашей, в пух и прах разнесите советскую бюрократию, только не следует ломиться со своим уставом в чужой монастырь. У себя наводите порядок, а наших коллег не цепляйте, они иной раз нервничать начинают.
– Мне и самому история с Га-ноцри и Понтием Пилатом не очень то нравится, – выразил солидарность Василий Иванович. – Мы с комиссаром личный состав постоянно атеизмом натаскиваем. Но душой понимаю, что без этих экзотических персонажей привередливый писака не согласится сотрудничать. Он по своей бестолковщине от чего-то решил, что это и есть его самые главные персонажи. Представляю, какие претензии возникнут к этим героям у товарища Фурманова. Конфликт между Булгаковым и Фурмановым практически неизбежен. У меня, если честно, просто крыша дымится, даже не представляю, как поступить с этой театральной бедой, хотя и от затеи поставить спектакль не готов отказаться. Очень много поучительного, полезного в нем, способного хорошо послужить революции.
– Ты знаешь, Василий, мне пришла в голову неплохая идея, вот возьми и предложи Фурманову сыграть роль сатаны, у него это неплохо должно получится, не напрасно он в тужурке из чертовой кожи по дивизии носится. Я полагаю, и опыта практического он выше крыши набрался, того и гляди, рога прорастут. Ты его в баньку хоть разок пригласи, подозреваю, у него давно уже в сапогах копыта лохматые цокают.
– Вот это идея, вот это совет, – аж заерзал на коряге от восторга Василий Иванович, – комиссар, как пить дать согласится играть всемогущего Воланда, особенно если узнает, что с ним на сцене в роли Маргариты будет голая Анка скакать. Все-таки голова у Вас крепко работает. А скажите по правде, как на Ваш взгляд, к роли Мастера я подхожу?
– К роли мастера чего? – поинтересовался Создатель.
– К роли писателя, конечно, – немного обидевшись на недогадливость Всевышнего, ответил комдив. – Я, между прочим, имею твердое намерение написать на склоне лет мемуары. Во-первых, если сам о себе не напишешь, ни одна сволочь потом и не вспомнит как ты воевал, сколько добра людям сделал и как жертвовал всем для удовольствия ближнего. И во-вторых, кому как не мне поведать будущим поколениям про боевые походы, про погибших товарищей, про весь наш революционный героический путь.
