— Можешь не оставаться, — произнес Тарбелл. — С выключателем я справлюсь и сам.
— Вы решили довести это дело до конца?
— Хотя и дрожу от страха, — признался он.
Я тяжело вздохнул:
— Хорошо. Помоги вам Господь. Выключатель беру на себя.
— Ну и ладно, — в голосе его звучало изнеможение, — надевай защитные наушники, и пошли.
Колокола на часовне в Скенектеди начали отбивать одиннадцать.
Доктор Тарбелл сглотнул слюну, сделал шаг к алтарю, отогнал пристроившуюся жабу и запустил зловещую церемонию.
Он готовился к исполнению этой роли и репетировал не одну неделю, я же тем временем искал подходящее место с мрачными декорациями. Мне не удалось найти колодец, куда швырнули некрещеного младенца, но я нарыл достаточно других мерзостей той же категории — даже самый извращенный дьявол счел бы их достойной заменой.
И вот теперь, во имя науки и человечества, доктор Тарбелл собирался вложить всю душу в мессу святого Секера. С выражением ужаса на лице он намеревался совершить такое, на что добрый христианин если посмотрит, то сразу ослепнет, оглохнет и онемеет до конца жизни.
Мне пока удавалось оставаться в здравом уме, и я с облегчением вздохнул, когда часы на башне в Скенектеди начали отбивать двенадцать.
— Явись, сатана! — вскричал доктор Тарбелл с первым ударом. — Услышь слуг своих, повелитель ночи, и явись!
Часы пробили последний раз, и доктор Тарбелл, совершенно обессиленный, сполз на пол вдоль алтаря. Вскоре он выпрямился, пожал плечами и улыбнулся.
— Ну и черт с ним! — сказал он. — Пока сам не попробуешь, не узнаешь, верно?
Доктор Тарбелл снял наушники.
Я взял отвертку, собираясь отсоединить проводку.
— Ну, теперь, надеюсь, комитет ЮНДИКО и институт Пайна точно закроются.
— Кое-какие идеи у меня еще есть, — возразил доктор Тарбелл. И вдруг завыл.
Я поднял голову и увидел: глаза навыкате, лицо перекошено в каком-то оскале, сам весь дрожит. Он пытался что-то сказать, но из горла доносилось лишь придушенное бульканье.
Далее началась фантастическая борьба — ничего подобного человеку видеть еще не приходилось. Десятки художников пытались отразить эту картину на полотне, они рисовали Тарбелла с выпученными глазами, с багровым лицом, с завязанными в узлы мускулами, но реальную героику Армагеддона им не удалось передать ни на йоту.
Тарбелл упал на колени, словно борясь с цепями, которые держал гигант, и пополз к медному барабану. Одежда его пропиталась потом, он сопел и пыхтел. Когда Тарбелл пытался перевести дыхание, невидимые силы оттаскивали его назад. Но он снова поднимался на колени и упрямо полз вперед, отвоевывая утраченные дюймы.
