На самом деле наша с богиней связь несколько более странная, чем о ней рассказывают. Если время и боги позволят, я поведаю об этом подробнее чуть позже.
Люди любят послушать о чудесном почти так же, как хорошо поесть и сладко попить, а то и больше, потому они продолжают творить легенды. Но у простых смертных нет такого искусства сочинять истории, как у Судьбы, так что легендам далеко до правды.
Спустя девять месяцев после того, как бог и прорицатель посетили наш дом (причем только один раз), моя мать произвела меня на свет. Уже через час она, пошатываясь, принесла жертву на алтаре Зевса, благодаря его за то, что я не появился на свет с рогами или каким еще отличием, свидетельствовавшим о том, кто мой отец, поскольку были известны такие последствия совокупления богов со смертными.
Много лет спустя Алкмена полюбила рассказывать мне о первых месяцах моей жизни, когда всем вокруг казалось, что я совершенно обычный ребенок. Мать всегда восхищенно покачивала головой, говоря мне об этом.
В последующие годы моя мать любила вспоминать, какой я был ласковый ребенок. Порой я бывал немного угрюм, но, к счастью для себя и остальных, почти никогда не затевал драк. Мне кажется, что в раннем моем детстве матери было легко утихомиривать меня ласковыми словами и любовью. Но, как супруга выдающегося полководца, она имела много других обязанностей, потому воспитание мое по большей части выпадало на долю других. А полководца, который был моим приемным отцом, я видел даже реже, чем мать. Только недавно я начал по-настоящему сочувствовать этому человеку, Амфитриону, чьи душевные страдания не позволяли ему ни принять меня от всей души как сына, ни отказаться от меня как от безродного, позорящего его ублюдка.
Думаю, мое детство было довольно счастливым для смертного ребенка. Однако память моя сохранила несколько очень ранних неприятных воспоминаний. (Я не говорю о змеях, поскольку, когда они заползли в мою кроватку, я был слишком мал, чтобы запомнить это. Потом я еще кое-что расскажу о змеях.)
Мои самые ранние более-менее четкие воспоминания относятся ко времени, когда мне было года три-четыре. Одна из моих нянек, разозленная тем, что ей было запрещено даже чуть-чуть шлепнуть меня, заперла меня в чулане за какую-то детскую провинность. Сидеть в темноте было не то чтобы страшно, но ужасно скучно, потому я решительно, но не особенно сильно толкнул дверь обеими руками, от чего она слетела с петель и пролетела через всю комнату. Я и сейчас помню испуганные глаза запершей меня женщины и то, что все это я воспринял как забавную игру и, к ее удивлению, рассмеялся.
