— Государственная дума должна быть поддержана столь же решительными заявлениями из общественной среды: земств, городских дум, городского и земского союзов, военно-промышленных комитетов, торгово-промышленного класса, различных обществ… Власть не может не дрогнуть. Более благоприятный момент для штурма власти едва ли повторится, — продолжал Коновалов.
— Александр Иванович совершенно прав! — вклинился в беседу Львов. Власть странно растерялась перед продовольственной анархией. И военное положение на данный момент весьма малоблагоприятно. О каком-либо компромиссе с правительством не может быть и речи. По адресу его председателя в Государственной думе может быть только одно: "Долой!", "Вон!", "Под суд!"…
Александр Иванович с удовольствием уступил самые крамольные речи другому, а сам предусмотрительно отошел в сторонку и примкнул к другому кружку, где центром был Вакула Морозов. Коновалову было известно, что Вакула сейчас торгуется с одной американской фирмой, стараясь продать подороже свои текстильные фабрики. Александр Иванович не одобрял этого — ведь после взятия власти буржуазией всякая крупная недвижимость должна еще больше дорожать.
Вообще же в этот свой приезд к родным пенатам Александр Иванович был доволен: температура в общественной жизни второй столицы значительно накалилась, консервативная Москва заметно полевела, от былого монархического настроения не осталось и следа. Ему казалось, что накал был даже выше, чем в 1905 году. Не исключено, что на ближайших выборах в городскую думу даже кадеты могут оказаться для Москвы слишком правыми.
Об этом же шла речь и в кружке Вакулы.
— Я бы никогда не подумал, если бы не слышал собственными ушами, — с надрывом и злобой говорил Морозов, — что самые темные круги заговорили языком непримиримых революционеров! До таких решительных выводов, до каких доходят у нас в первопрестольной, не доходят пока ни в Петрограде, ни в провинции…
Вакула подергивал себя за бороду и говорил не переставая:
— От правительства не ждут уже ничего хорошего. О народных низах и говорить нечего — это сплошная воспаленная рана. Страшно становится за завтрашний день. Прав Александр Иванович, сказав, что нам нужно уметь управлять ими. Мы хорошо помним девятьсот пятый год, помним, на что способны московские низы, доведенные до отчаяния и ярости…
— Москва не может и не хочет молчать! — вступил в беседу ректор университета Мануйлов. — Весьма показательно, что до сих пор шансы социал-демократов в Москве стояли очень низко, кроме узкорабочих кругов и незначительной кучки интеллигенции. Партии ЭСДЭ для Москвы не существовало. Но вот новейший факт, — Мануйлов поднял назидательно палец, — об эсдеках заговорили положительно в патриархальных москворецких кругах — у Рогожской и Преображенской застав. А ведь Рогожская — это старообрядцы! Звучит как шутка, но смысл этой шутки слишком опасен для правительства. Ясное дело, все эти круги с социал-демократами не имеют ровно ничего общего. В отношении социальной программы эсдеков они, конечно, более чем непримиримы. Но в политической программе социал-демократов есть один пункт, который они считают необходимым напомнить правительству. Этот пункт — свержение самодержавия и установление свободы вероисповедания. Как будто кто-то на старообрядцев теперь ведет гонения!..
