Джардини. Обычное слово стало именем собственным. Означающим, что можно ничего не делать, ничего не говорить, а просто глазеть, как кто-то рядом строит планы и играет в футбол. Вдали виднеются красноватые стены какого-то палаццо, легкий бриз гуляет по водной глади, треплет зеленые кроны. Джардини. Слово, стоящее в сторонке, особняком, вобравшее в себя тень и свежесть. Не нуждающееся ни в каком артикле. В нем можно оставаться, сколько пожелаешь. Вкус эспрессо, фирменная надпись, летний полдень, просеянный сквозь листья свет — все это оно. Сочной зеленью отливала даже липкая от пота кожа людей, в изнеможении сидящих на скамейках, расстегнув и распахнув на себе что только можно. Джардини.
Наконец он заставил себя встать и пойти дальше, к острову Сант-Элена. Квартал, где жила Орнелла, находился в черте Венеции, но тут уже было больше покоя и меньше суеты. Совсем далеко, за аллеями парка Римембранце, виднелись купола Салюте; город как будто оторвался и переместился на неприступный остров. Контуры его вырисовывались под кронами приморских сосен, вытянувшихся в почти идеальную горизонталь. Если пойти от берега вглубь, сосны вскоре сменятся липами, потом будет баскетбольная площадка, такая же унылая, как сами эти, не предназначенные для приятного времяпрепровождения, места: серый асфальт, ветхие щиты. Впрочем, на ней играли в футбол дети — видно, здешние жители все же старались оживить и подчинить своей прихоти унылое окружение. Маленькое кафе. Посетителей немного, и влекут их не достопримечательности, а мирный дух тихой окраины, забытая в наше время неспешность.
Оставаться на Калле Роверето на ночь Антуан больше не собирался. Таков был их с Орнеллой молчаливый уговор. Они переспали разок, получилось не слишком здорово, но избавило их от неловкости и перевело зарождавшуюся дружбу в другую плоскость; как будто оба с облегчением поняли: такой язык не подошел и теперь они вольны подобрать другой пузырь. Антуан остался в отеле «Феличе» еще на неделю.
Ему нравился старинный дом, на втором этаже которого поселилась Орнелла. На лестнице стоял прохладный сумрак. И какой-то трудноопределимый запах, сыроватый, но пронизанный атомами жизни, совсем как фильм Этторе Сколы «Семья», который Антуан так любил. Он позвонил четыре раза — условный знак, чтобы Орнелла не бросилась прятать картину. Картина Россини сплотила их, как общая тайна, мало-помалу обраставшая житейскими привычками. Орнелле показалось, что у Антуана загадочный вид. В самом деле, он не знал, как она отнесется к тому, что он откопал, и невольно старался оттянуть решительную минуту.
