— Меня будешь называть дядюшкой Кро! — снизошел аллигатор до полуулыбки. — Знаешь, мне всегда хотелось, чтобы кто-то называл меня дядюшкой, в этом есть нечто патриархальное и глубоко английское… — и продолжал уже обычным, но окрашенным светлой грустью тоном: — В этом мире желтых туманов, порой, так хочется простого человеческого тепла…
Видя, что он немного смягчился, я отважился задать мучивший меня все это время вопрос:
— Скажите, дядюшка Кро, а что это за марево клубится над рекой и лежит плотной полосой по-над берегом?..
От досады крокодил аж крякнул. Выражение вытянутой морды стало жалобным, как будто слова мои его глубоко обидели. Оглянувшись по сторонам в поисках тех, кому можно было бы поплакаться и не найдя таковых, он поднял голову и взглянул снизу вверх мне в глаза:
— Ну, почему так всегда?.. Только соберешься сказать что-то умное, как тебя тут же перебьют! Говно, Дорофейло, хорошо с тобой есть, все время вперед забегаешь. О желтом тумане я и намеревался тебе рассказать, потому что на вашем языке он называется…
Кома! Кома… кома… кома… — доктор Ситников посмотрел на затянутую сеткой дождя улицу, побарабанил пальцами по подоконнику. Изучению ее он посвятил последние двадцать из своих сорока с лишним лет, но теперь понимал, что находится в самом начале пути. Что толку слыть, пусть заслуженно, одним из лучших специалистов в стране, если все на что ты способен, это поддерживать в пациенте жизнь. После курса лекций, которые он сам же и прочтет, на такое способен любой интерн, если он хоть что-то понимает в медицине. Можно выступать на международных конгрессах и пользоваться уважением, а то и почитанием коллег, можно писать монографии и печататься в профессиональных журналах, только все это лирика, момент же истины наступает тогда, когда оказываешься один на один с очередным сложным случаем. Тут ни звания, ни дипломы иностранных академий не помогут.
Павел Степанович закурил, бросил спичку в хрустальную, подаренную кем-то из больных пепельницу. Больных?.. — Ситников усмехнулся: — Эх, если бы больных! Больному человеку всегда можно поставить диагноз, а тогда уже и лечить. Не зря его учитель никогда не называл своих пациентов больными. Нам с вами, говорил известный профессор своему молодому, начинающему коллеге, чрезвычайно повезло. Реаниматолог — редкостная специальность: если удается выдернуть пациента с того света, на тебя смотрят, как на волшебника, если же он умрет, то всего лишь вздохнут: все мы смертны, Бог дал, Бог взял! Кома, продолжал он, но уже без тени шутливости, во многом похожа на жизнь — никто не знает что это такое. Заскочившие в кому люди находятся в пограничном состоянии, балансируют между жизнью и смертью… впрочем, как каждый из живущих. Те же, кто пытается хоть что-то понять, рано или поздно кончают расстройством нервной системы и одиночеством… — и добавлял: — Я имею в виду понять что за штука — жизнь! Дальнейшими пояснениями профессор себя не утруждал, но теперь, по прошествии многих лет, Ситникову казалось, что он в полной мере представляет, что тот имел в виду. Именно отчуждение испытывал порой Павел Степанович, а еще несогласие с той малостью, к которой сводится человеческое бытие в его мишурной суетности…
