По стенам на железных крюках висели картины.
Работы Гранта легко отличались от картин Армена. В первый же день Рузанна узнала их по чистоте красок и определенности контуров. Но в последнее время художник изменил своей манере. «Ветер» — называлась картина, которую он только что кончил. Улица с взвихренным обрывком бумаги, велосипедист, мчащийся навстречу ветру и преодолевающий сопротивление воздуха, окно дома, внезапно распахнутое сквозняком…
— Жизнь в движении, — пояснил идею картины Армен.
Ему, бедному, движение не давалось. Картины Армена были монолитны и неподвижны. Рабочий стоял у раскаленной печи как монумент. Шахтер занес руку с молотком — и нельзя было поверить, что молоток когда-нибудь опустится. Балерины застыли в неудобных позах, и их было жалко. Хорошо получались у него натюрморты. Не фрукты, не цветы, а предметы — кувшин, бутыль, шкатулка.
Грант натюрмортов не писал. Он любил живую натуру.
Рузанна узнавала Аник, мальчишек. Сестру он писал много — за шитьем, за стиркой, с ребенком на руках. Еще много было этюдов и портретов красивой светловолосой девушки. Показывая их, Грант объяснял:
— Назик с цветами… Назик в окне… Назик умывается…
Назик умывалась, обнаженная до пояса. Рузанна опять почувствовала, что у нее каменеет лицо.
В этот день Армену долго не приходила в голову мысль оставить Рузанну и Гранта наедине. Рузанна думала: «Он считает, что я просто из министерства…»
Наконец Армен исчез.
В мастерской Грант включил маленькую настольную лампу-грибок. Загудела печка. Откупорили бутылку шампанского. Рузанна опросила:
— Ты ее любил?
— Тогда любил. — Грант сразу понял, о чем она говорит.
— А теперь?
Он ответил очень мягко:
— Ты ведь знаешь…
Рузанна много раз вспоминала этот разговор. Его ответ мог означать только одно: «Я не люблю больше Назик, потому что теперь я люблю тебя».
Но ей хотелось, чтобы эти простые, прямые слова были им сказаны.
Зоя любила морально-этические проблемы. Тоном многоопытного человека она объясняла:
— В нынешнее время не принято говорить «Я тебя люблю» или «Будь моей женой». Это архаизм. Прошлый век. Сейчас вполне достаточна такая формула: «Я к тебе очень хорошо отношусь»…
— Рубик тебе так и сказал? — скептически интересовалась Рузанна.
— Ну, Рубик раньше был очень застенчивый. Он мне письмо прислал. А в письме как-то не напишешь: «Я к тебе хорошо отношусь». Пришлось по-старому. Но, знаешь, такие вещи угадываешь. Если, конечно, в человеке есть чуткость.
