«А кто мне докажет, что эта работа стоит именно столько? — спрашивал он. — Государственные расценки? А кто мне докажет, что это панно? Комиссия? Тогда давайте мы пока расценим этот труд по другой категории, а вот когда комиссия определит его как панно, тогда и оформим…»
В Изокомбинате удивлялись, почему на эту работу требуют именно художника Гранта Гедаряна, и предлагали целую бригаду под руководством опытного мастера.
Казалось бы, что такое недоверие должно быть особенно обидным для молодого художника. Но Грант отмахнулся.
— Я ведь еще ничего значительного не сделал…
Незаметно для себя Рузанна встала на его защиту:
— На первых порах все нуждаются в доверии. Как же иначе…
Она не договорила. В комнату вбежала Зоя, придерживая накинутое на плечи пальто.
— С ума сойти… — простонала она.
Тотчас снова открылась дверь, и через порог заглянула молодая женщина. Белый шерстяной платок особенно подчеркивал ее разгоряченное лицо — яркие щеки, блестящие черные глаза.
Изучив обстановку, женщина просунула вперед толстую старушку, за подол которой держался маленький мальчик, и вошла сама.
— Значит, мои дети — не дети? — с надрывом спросила она.
Зоя страдальчески закрыла глаза. Иван Сергеевич еще ниже нагнулся над бумагами.
Женщина, не обращая внимания на Зою, переводила глаза с Рузанны на Ивана Сергеевича. Она делала выбор для направления главного удара. Победила вековая, подсознательная убежденность в превосходстве мужчины. Маро, жена шофера Геворка, устремилась к Ивану Сергеевичу.
— Когда комиссия в мой дом вошла, она сказала: «Ах!» Что я должна была сделать, услышав это «ах»? Я стала собирать вещи. Разве поднимутся теперь мои руки развязать узлы? Разве за столько лет ожидания мы недостойны жить в хорошем доме?
Иван Сергеевич быстренько собрал какие-то бумаги и молча, сжав губы, втянув голову в плечи, побежал к выходу.
— Извините, — бесстрастно обратился он к старухе с ребенком, стоявшей на дороге.
— Уходишь? — крикнула ему вслед Маро. — А я не уйду. Обещание исполняйте. Мама, садись!
— Я вам ничего не обещала, — убеждала Зоя.
— Ты сказала «ах», — твердо заявила Маро. — Мама, садись.
Старушка, покачивая головой, подошла к Рузанне.
— Эх, дитя мое, — заговорила она певуче, — лучше не радоваться бы нам, не надеяться, чтоб не плакать сейчас. Плохо живем. Дом из глины сложен, одна стена — гора. Камень. Вода. Течет, течет. Дети болеют. Геворк около начальника близко сидит, стесняется просить. А невестка не сама кричит — сердце материнское кричит…
