Мамино: «О боже, Флис», – громом отзывалось у нее в голове.
Позже конечно же Фелисити все объяснила маме, и та поверила ей, но Видаль уже уехал в Испанию. Та боль, которую она испытала, заметив его полный презрения и отвращения взгляд, превратила девичью влюбленность в чувство ненависти и гнева.
Флис больше не вернулась в школу. Она и три ее близкие подруги поступили в колледж после успешной сдачи экзаменов, и Фелисити дала себе слово сделать все, чтобы мама гордилась ею. Она больше никогда не позволит ни одному мужчине смотреть на нее так, как смотрел Видаль. Она ни с кем не обсуждала, какую боль ей принесло то, что он поверил распущенному парню. Это стало ее личным позором, и теперь Видаль вновь пробудил этот стыд.
Внизу, в библиотеке, в окружении фресок, написанных на библейские сюжеты, застыл с побелевшими губами Видаль. На полках стояли книги в кожаных переплетах с золотым тиснением. В комнате пахло кожей и старой бумагой.
Видаль считал себя человеком строгих устоев, испытывающим глубокое уважение к предкам и осознающим свой долг перед людьми, которые зависят от него. Никогда прежде его не охватывала подобная ярость. Никогда прежде он до такой степени не терял контроль над собой. Во всем виновата Флис.
Если бы не зажглись фонари…
Он смог бы остановиться в любом случае, уверял себя Видаль. Но внутренний голос заставлял его сомневаться. Вполне возможно, он поддался бы эмоциям и не успокоился бы, пока не уложил обнаженную Флис на кровать и не прижал ее своим телом к матрасу.
Видаль зажмурился. Он был уверен, что оставил прошлое позади, но Фелисити, словно отомстив, заставила его вспомнить все.
Ему необходимо покончить с этим. Он должен подвести черту. Должен избавиться от воспоминаний. И для этого нужно избавиться от Фелисити.
Видаль сжал зубы. Как только они встретятся с адвокатом Филиппа и подпишут необходимые документы, дающие Видалю право приобрести дом, который отец завещал Флис, он навсегда вычеркнет ее из своей жизни.
Флис, выплакав все слезы, стояла под душем в ванной комнате, прилегающей к ее спальне. У нее не осталось ни слез, ни злости – за исключением злости на саму себя. Ничего, кроме осознания, что она может простоять всю жизнь под бурным потоком воды, но уже ничто не способно смыть с нее тот позор, на который она сама себя обрекла, ответив на поцелуй Видаля.
Выйдя из душа, Флис потянулась за полотенцем. Может, действительно, ей не нужно было сюда приезжать? В письме, которое Видаль отправил в качестве душеприказчика ее отца, извещавшее, что отец оставил ей в наследство дом, говорило о том, что нет необходимости в ее приезде. Это не было нужно Видалю, однако было нужно ей, напомнила себе Флис, вытирая волосы. Она завернулась в полотенце, не желая смотреть на собственное тело, которое предало ее. Или это она предала его? Если бы у нее было больше опыта, больше любовников, если бы она вела тот стиль жизни, в котором ее обвинял Видаль, если бы она добровольно не запретила себе чувственные удовольствия, ей, конечно, было бы легче справиться с тем, что происходило сейчас.
