Какое-то время мой взгляд отдыхал на зеркальной глади пруда. И вдруг изумление, сменяющееся ужасом, сковало меня: на сверкающей поверхности передо мной предстали очертания той самой восковой фигуры — ошибиться было нельзя! И стремительной фурией в мозгу промелькнула безумная мысль: «А не броситься ли мне в объятия этого водного видения?» И возможно, фурии удалось бы меня уговорить, если бы мой взгляд, отыскивая причину иллюзии, непроизвольно не скользнул в сторону, на берег, где я увидел — кто бы мог подумать — живой прообраз.
Потрясенный до глубины души, я стоял, утратив дар речи. И вот этот ангел приветливо обратился ко мне и сказал, что мое пристальное наблюдение за прудом вызвано, по всей видимости, каким-то чрезвычайно интересным явлением.
«Этим явлением отчасти были и вы, главным образом вы», — ответил я довольно неуклюже. Однако кто же на моем месте смог бы после такого внутреннего потрясения сразу найти нужные слова? Я почувствовал, что совершил ошибку, когда ее уже нельзя было исправить, и попросил мою собеседницу, чтобы она позволила мне дать разъяснения в следующий раз.
«Поскольку, — продолжал я, — смею надеяться, что наш первый разговор не окажется последним. Если не ошибаюсь, я имею честь видеть перед собой владелицу этой усадьбы?»
Она ответила утвердительно.
«В таком случае мы с вами соседи и по необходимости должны поддерживать добрососедские отношения».
Я приложил немало стараний, чтобы унять пыл своего сердца, которым не в состоянии был управлять, обретя после столь долгих и мучительных поисков возможность видеть и слышать ее.
Я стал рассказывать о своем отношении к этому саду и пруду. При этом у меня сорвалось с языка, что последний стал для меня отблеском рая, когда я увидел в нем ее живое отражение. Одним словом, за те полчаса, что продолжался наш разговор, жар моего сердца несколько раз настолько заметно выплескивался наружу, что я сам счел за лучшее удалиться, поскольку чувствовал, что для первой встречи и так произошло слишком много.
Когда я ушел, то уже знал, что зовут ее Мария фон Мальтау и что через несколько дней она ожидает свою мать, для которой и было куплено это маленькое имение всего около двух месяцев назад, и что я — это было для меня самым радостным известием — могу прийти на следующее утро.
По дороге домой, да и дома, я часто упрекал себя в том, что не решился рассказать ей все более подробно и не спросил ее, была ли она прообразом той восковой фигуры. Сходство Марии с фигурой из музея было поразительным, до мельчайших деталей. Лишь история о казни возможного прототипа той восковой фигуры, хотя я в нее и не верил, все же удерживала меня и в дальнейшем от откровенного признания. И когда она попросила объяснить то неловкое начало нашего первого разговора, я приписал его своему смущению и извинился за это.
