Дима выключил воду, вытерся, обернул полотенце вокруг бедер и вышел из ванной комнаты. Квартира была погружена в мягкий полумрак и уютную тишину. Дверь в спальню была чуть прикрыта, и Дима на носочках тенью проскользнул на кухню. Вытянул сигарету из пачки на подоконнике и, устроившись на уголке диванчика, прикурил. Взгляд устремился за окно, и эмоции, так долго и упорно сдерживаемые, хлынули потоком, как вода сквозь разрушающуюся плотину. Чувствуя, что еще немного, и он позорно разревется, Дима поспешно затянулся. Слишком сильно и глубоко, и на глазах выступили слезы. Он закашлялся, зло и больно провел ладонью по лицу, словно оно было в чем-то виновато. Стиснул пальцами сигарету и заставил себя собраться. Вернее, попытался собраться. Потому что воющее от тоски сердце слушать его приказов не желало.
Как в тумане Дима приподнялся с табуретки и дотянулся до телефонной трубки, лежащей на краю стола. Пальцы сами набрали номер — единственный, который он знал наизусть. Послушал гудки, а когда на том конце что-то щелкнуло, нажал кнопку отбоя. Пару мгновений смотрел на горящий дисплей и выключил телефон совсем. Дрожащими руками вернул его на стол и, затушив сигарету, свернулся клубком на табуретке.
Тоска ударила неожиданно. И подло. И больно. Так больно, что Сева какое-то время просто не мог дышать, бессильно корчился на постели. Он сполз с трудом, зло смахнув с лица спутанные пряди, снял по спинки стула все еще влажное полотенце, выматерился сквозь зубы и, вернув его на место, вышел из темной уютной тишины спальни туда, к источнику этой боли, бьющейся под самым сердцем.
— Димка… — позвал он от порога кухни, а потом просто шагнул вперед и с силой сжал его плечи. Комок нервов и отчаяния.
Тот вздрогнул, напрягся. Выдохнул резко, словно его ударили.
— Прости… Прости, я «протекаю», да? Все, я больше не буду, — гигантское усилие воли, и все эмоции снова заперты на замки. Он и Сева — учитель и ученик. А, значит, нельзя давать себе волю. Просто нельзя. — Иди спать, мелкий, — он накрыл руку Севы ладонью. — Я сейчас тоже приду.
— Угу, — судорожно выдохнул Сева не в силах заставить себя сделать ни шагу. Это казалось важным: остаться и быть. Принять на себя часть боли. Ведь боль, разделенная на двоих — это только половина боли. А они теперь связаны.
— Сева, пожалуйста, — внутри снова разворачивалась пружина отчаяния и острого чувства одиночества. Того самого, которое отключает мозги и заставляет делать ошибки. — Иначе… Я сделаю что-нибудь, что тебе точно не понравится, и буду жалеть об этом.
